У Калханта имелись все мозговые извилины, в полном комплекте. И он даже сам позаботился о том, чтобы после смерти Геракла теологические недоумения, связанные с Прометеем, опять встали на повестку дня. Калхант вновь допытывался, какова все-таки божественная генеалогия Прометея; бог терпеливо объяснял ему: он сын титана Япета и нимфы Климены, то есть внук Крона по старшей ветви. Ну, а как с восстанием титанов? — не унимался прорицатель. Прометей повторял: в восстании он не принимал участия, более того, сражался на стороне Зевса, даже брата своего младшего, Эпиметея, убедил принять сторону Зевса. Ну, а вообще — в каких он был отношениях с Зевсом? Прометей пожимал плечами:
— Нетрудно догадаться, отношения были неплохие. Да ведь я же помог и Афине через лоб его на свет появиться.
— Но ремесла ты получил от Афины. — Так рассудил Калхант, в духе олимпийской ортодоксии.
— А не кажется ли вам, людям, что, скорей, было наоборот?! Я-то куда раньше существовал, чем Афина!
— Небось ты глаз положил на богиню. Свидание на Олимпе подстроил. Вот Зевс на тебя и разозлился.
Прометей покраснел до слез:
— Как не стыдно! Неужто не известно здесь, что Афина — девственница?!
— Но ведь какая-то причина была!.. Помнишь, ты приказал брату своему не принимать Пандору, красивейшую женщину в мире, которую Зевс создал для него специально, чтобы женой его стала?
— Она была красивая, что правда, то правда, но глупая, тщеславная и злая. И к тому ж я предвидел, что ока принесет вам беду.
— А все-таки Зевса вы этим обидели!
— Когда меня приковали к скале и младший мой брат испугался, он все же принял Пандору. А Пандора выпустила на вас болезни, родовые муки, смерть — все то зло, какое я на заре творения переловил и запер в ящик. Что, лучше вам стало?! И разве, свершая жертвоприношения, не просите вы все Зевса, чтобы избавил вас ото зла?!
— Ты уводишь разговор в сторону!.. Значит, ты обидел Зевса жертвою. Ведь когда он поручил тебе разделить тушу животных между людьми и богами, ты зарезал бычка, изготовил два мешка из его шкуры, в один сложил самое лучшее мясо, но сверху прикрыл его отвратительным на вид желудком, в другой же набросал костей, по сверху разложил аппетитное сало. И обманутый бог-отец выбрал второй мешок. Это и стало с тех пор долею богов! Потому-то Зевс на тебя рассердился!
— Если тебе, Калхант, это так хорошо известно, что ж, дело только за тобой! Почему ты не обменяешь «мешки» — почему не сжигаешь на алтаре вместе с желудком и лучшее мясо, почему не употребляете вы, люди, в пищу кости да сало? Разве не видишь сам, какие говоришь ты глупости? Мог бы, кажется, знать: Зевс видит все, — да и ты ведь знаешь это! Что же, тот, кто видит сквозь толстые стены этого дворца, не видел, что лежит в мешке? Совестно слушать тебя: главный теолог, обучавшийся в лучшей школе, — и вдруг верит такой глупой сказке!
На этом месте дискуссия, надо полагать, была отложена, поскольку других аргументов у Калханта не оказалось. Однако честный прорицатель не поленился обработать и каждого члена государственного совета поодиночке:
— Поймите же, он просидел миллион лет, не может быть, чтобы за ним ничего не числилось! Подумаешь, дал людям огонь, ремесла! Да на Олимпе и нынче здравствует богиня ремесел, а огнем даже два бога ведают! Нет, нет, вокруг Прометея что-то нечисто.
— Вот что хотелось бы мне знать, — при первом же подходящем случае заговорил он опять в присутствии государственных мужей. — Почему ты у всех допытываешься, для чего служит огонь? Ты живешь среди нас уже более десяти лет, мог бы убедиться, что и мы не недоумки. Огнем пользуемся все, знаем, для чего он годен.
Теперь смутился Прометей.
— Но ведь все отвечают мне только, — пробормотал он, — что у огня греются, на огне готовят жаркое… Мне хотелось бы услышать хоть раз настоящий ответ.
— А разве наши ответы не настоящие? Так для чего же он, огонь?
Прометей смутился еще больше, окружающие едва услышали, когда он с пересохшим горлом выговорил:
— Я дал человеку огонь затем, чтобы он стал совершенным.
О, я согласен, очень уж громкие слова, сам я никогда их не употребил бы ни в живой речи, ни письменно. Однако любезный Читатель, вероятно, согласится все-таки с тем, что, в конце концов, как-то понял и я: у бога, который ради человека на протяжении миллиона лет позволял терзать себе печень, не может быть столь изощренного чувства слова, его весомости, каким обладаем мы, — особенно мы, венгры. И смутился он вовсе не оттого, что решил произнести эти громкие слова, а оттого, что боялся — боялся?! Просто был действительно не способен нанести другим существам хотя бы самую малую обиду.
Собравшиеся переглядывались; кое-кто, не сдержавшись, фыркнул, Калхант же, посинев лицом, закричал неистово:
— Ах, вот оно что! Мы, значит, несовершенны! Вот мы, здесь сидящие, несовершенны! Атрей, отец наш, для тебя, оказывается, несовершенен! Государственный совет — коллективная мудрость великоахейского мира, — по-твоему, несовершенен! Вы слышите это, господа?! Слышите?!
Атрей, однако, почувствовал, что Калхант слишком уж перегибает палку, и поспешил унять его: «Спокойно, спокойно, господа! Вернемся лучше к порядку дня!» Ведь Атрей, как мы знаем, не был атреистом. Как ни странно это звучит, во дворце мало-помалу только один Атрей и остался неатреистом, поскольку сам был Атреем.
Но Агамемнон, уже двадцатилетний княжич, которому теперь приходилось иной раз, даже жертвуя конными состязаниями, присутствовать на совете, знал о переживаемых Микенами трудностях. Знал, например, о все увеличивающихся расходах. Он искренно полагал, что его осенила превосходная мысль, когда после одного такого заседания отвел Прометея в сторону и спросил:
— Скажи мне, прошу… Мы ведь достаточно давно знаем друг друга, так что позволь уж задать тебе один вопросец: что имел ты с того, что дал людям огонь?
— Как это — «что имел»?.. Да ничего. Вернее, имел — миллион лет на Кавказе, да, около миллиона.
— Я не про то, не про Зевса… А вот от людей, ну, словом… Ты-то что получил от них в обмен?
— Ничего. Просто дал, и все.
— Но за что?
— Ну как ты не понимаешь? Ведь в то время всякое живое существо уже имело какое-нибудь оружие или обладало свойством, благодаря которому могло оберегать свою жизнь. Самая малая букашка умела скрыться, хоть цветом своим слиться с окружающим, — все-все живое было жизнеспособно. И только человек остался совершенно голенький, без клыков, без острых когтей или панциря; он даже не мог бы спасаться бегством. Я дал ему огонь и ремесла, чтобы он выжил. Выжил и совершенствовался.
Когда же Прометей покинул зал заседаний, Агамемнон воскликнул:
— Он за круглых идиотов нас принимает!
Эврисфей, слушавший разговор молча, пожаловался:
— И что он толкует все: «людям» да «людям»… Прямо зло берет. Что это значит — «люди»? Мы или те, что в свиных шкурах в земле роются, а то еще и рабы, чего доброго?! Да когда же он наконец уразумеет, что мы-то не «люди»!
Терсит, слышавший в пол-уха и этот разговор, как слышал все и всегда, ничего не сказал. Про себя же подумал: «А ведь этот бедолага Прометей, о котором шла слава, будто он мудрейший из богов, этот бедолага Прометей, оказывается, просто дурень».
Филоктет сделал для Геракла благое дело. И был за это наказан. Разъяренная Гера наслала на него змей, и он тяжко заболел от их укусов.
И Тесей поступил благочестиво, когда принял, приютил Алкмену и ее внуков, сыновей Геракла. Несколько лот спустя на его дом обрушилась чудовищная трагедия. Эту историю мы знаем: дело Федры — Ипполита — Асклепия.
Прометей был потрясен вестью об афинской трагедии. Асклепий… еще один покойник из числа его друзей. Потом он задумался о том, как поучительна эта история. «Быть может, теперь меня поймут лучше. И Калхант и прочие микенские господа…»
Но Калхант теперь-то особенно усердно стал обходить, одного за другим, членов государственного совета, всех тех, чей голос имел вес в Микенах:
— Боги могущественны, и гнев их ужасен! Послушайте меня, быть беде, если Прометей и впредь останется в дворцовых стенах!
Дилемма сверхсложная, великий урок дипломатии! Прометей все-таки бог. Он все-таки гость. Обида, нанесенная гостю, может оскорбить Гестию и прогневить самого Зевса. Но с другой стороны — факты: история с Филоктетом, с Тесеем, с Асклепием. Каждый случай — предупреждение. С олимпийцами шутки плохи.
Тогда-то, верно, и придумали подарить Прометею от имени государства усадьбу с садом. Конечно, не в стенах дворца, даже и не близко, но зато дом и сад действительно отличные. И слугами не обидели, и рабами. Обеспечили приличным ежегодным пособием.