Они пошли обратно, прошли через зал с машинами и вошли в другой, чуть меньше первого. Стены здесь были такие же темные, но они пульсировали энергичнее, меняя цвет в спектре от фиолетового до черного и обратно. В этом зале стояла всего лишь одна-единственная машина, аппарат из сверкающего голубого и красного металла, с отростками, руками и отверстиями, похожая на огромный звонок, подвешенная на сложном, похожем на эшафот предмете, являющемся частью этой машины. Больше дюжины людей стояло около машины. Оки были одеты в доспехи Ордена Змеи, их металлические маски частично отражали пульсирующий свет i ген. Весь зал, казалось, был заполнен шумом работающей машины — едва слышное звяканье, стоны, шипенье, будто она дышала, словно зверь.
— Это наша машина ментальности, — с гордостью произнес барон Калан. — Она испытает вас.
— Какая большая, — сказал Хокмун, подходя поближе.
— Одна из самых больших наших машин. Но такой она и должна быть. Ведь ей приходится решать комплексные задачи. Эта машина является результатом научного волшебства, милорд герцог, а не каких-то там жалких заклинаний, которые поются на вашем континенте. Именно наша наука дает нам неоспоримое преимущество перед менее развитыми нациями.
По мере того, как эффект от выпитого вина исчезал и легкое опьянение проходило, Хокмун вновь становился тем, кем он был с момента своего пребывания в тюремных катакомбах. Чувство углубленности в себя все росло, и когда его подвели к машине и заставили стать под медленно опускающимся колоколом, он не ощутил ни любопытства, ни волнения.
Наконец колокол полностью закрыл его своими мягкими стенками, которые приняли очертания его тела. Объятие это было настолько непристойным, что ужаснуло бы Дориана Хокмуна, который сражался в битве при Кельне, но новый Хокмун ощущал лишь неудобство и нетерпение. Он почувствовал в голове «ползающее» ощущение, будто невыразимо тонкие проволочки проникли сквозь его черепные кости в мозг. У него начались галлюцинации. Он увидел яркие световые океаны, искаженные лица, странные строения и причудливую флору. Лет сто шел дождь из драгоценных камней, а потом черный ветер дул прямо ему в глаза и уносился вдаль, а за ним открылись океаны, одновременно и покрытые льдом, и движущиеся; звери бесконечной жалости и доброты; женщины изумительной красоты. Вместе с этими видениями ему ясно припомнились картины детства, всей его жизни вплоть до того самого момента, как он подошел к этой машине. Сцена за сценой восстанавливались в его памяти, пока каждая картина его жизни ясно не предстала перед глазами. Но при этом он все еще не испытывал никаких чувств, никаких эмоций, кроме лишь воспоминаний о тех, что были у него тогда. Когда, наконец, стенки колокола раздвинулись и сам колокол начал поднимался, Хокмун бесстрастно остался стоять, чувствуя, что он как бы пережил ощущения другого человека.
Калан, что стоял рядом, взял его за руку и отвел от ментальной машины.
— Предварительное обследование показывает, что вы даже слишком нормальны, милорд герцог, — если я правильно понял показания приборов. Машина ментальности даст свой полный анализ через несколько часов. Сейчас вам надо отдохнуть, а утром мы продолжим наши тесты.
На следующий день Хокмун вновь подвергся непристойным объятиям ментальной машины, но на этот раз ему пришлось лежать на спине, вытянувшись внутри нее, глядя вверх. Вновь мелькали картина за картиной, и сначала он подумал, что это напоминает ему сцены в театре. Пока все это продолжалось, лицо Хокмуна не изменило своего выражения. Он испытал несколько галлюцинаций, когда неожиданно оказывался в опасных ситуациях — океанская акула, нападающая на него; горный обвал; три солдата со шпагами, напавшие на него одновременно; необходимость выпрыгнуть с третьего этажа горящего дома, если он не хотел сгореть заживо, — и в каждом случае он спасался отважно и искусно, хотя его молниеносная реакция, его рефлексы были механическими, так как он не ощущал никакого страха. Даже когда машина ментальности заставила его смеяться, плакать, ненавидеть, любить и так далее, все его реакции были чисто физическими в своих проявлениях.
Наконец Хокмуна освободили, он встал, видя перед собой маску Змеи Калана.
— Как оказалось, вы слишком нормальны, милорд герцог, — прошептал барон. — Парадокс, а? Да, слишком нормальны. Такое впечатление, будто часть вашего мозга полностью атрофировалась или просто не работает одновременно с остальной частью. Однако я могу только доложить барону Мелиадусу, что вы вполне пригодны для его целей, если, конечно, принять необходимые разумные меры предосторожности.
— Каких целей? — без особого интереса спросил Хокмун.
— Это он скажет вам сам.
Вскоре после этого барон Калан распрощался с Хокмуном, которого проводили по лабиринту коридоров два стражника в форме Ордена Муравья. Наконец они дошли до двери, богато отделанной серебром, которая открылась в комнату, где практически не было мебели, но зато она была отделана зеркалами, которые покрывали все: пол, стены, потолок — и оставили свободным только одно большое окно, открывавшееся на балкон, откуда был виден весь город. У окна стоял человек в черной маске Волка, маска, которая не могла принадлежать никому другому, кроме барона Мелиадуса.
Барон повернулся и сделал знак стражникам, чтобы те оставили их вдвоем. Затем он дернул за шнурок и сверху опустились портьеры, закрывая зеркала. Если бы Хокмун хотел взглянуть на свое отражение, он мог бы взглянуть вверх или вниз, но вместо этого он посмотрел в окно.
Густой туман окутывал город, вился темно-зелеными клочьями над башнями, закрывая реку. Был вечер, солнце почти село, и башни были похожи на сверхъестественные скалы, вздымающиеся из древнего моря. Если бы из тумана сейчас поднялась голова гигантской рептилии и заглянула в окно, Хокмуна это не так уж и удивило бы.
Без зеркал на стенах комната приняла еще более мрачный вид, потому что в ней не было никаких источников света. Барон, фигура которого была четко видна на фоне окна, что-то мурлыкал себе под нос, не обращая внимания на Хокмуна.
Откуда-то из глубины города донесся отчаянный крик, искаженный расстоянием, потом все стихло. Барон Мелиадус снял маску Волка и внимательно посмотрел на Хокмуна, которого уже было трудновато разглядеть.
— Подойдите ближе к окну, милорд, — предложил барон.
Хокмун пошел вперед, поскользнувшись несколько раз по пути, хотя стеклянный пол покрывали толстые ковры.
— Итак, — начал барон Мелиадус, — я разговаривал с бароном Каланом, он доложил мне об энигме, о психике, которую он с трудом может интерпретировать. Проще говоря, он сообщил мне, что часть вашего мозга просто отмерла. Почему? От страха? От горя? От оскорбления? Я не ожидал подобных осложнений. Я собирался поговорить с вами как с мужчиной, заключить договор, по которому вы получили бы то, что желали, в ответ на услугу, которую я просил бы вас оказать мне. И хотя я и не вижу причины, по которой вы не могли бы оказать мне эту услугу сейчас, я не совсем понимаю, как мне с вами разговаривать. Вы не хотите обсудить со мной наш договор, милорд герцог?
— Что вы предлагаете?
Хокмун уставился поверх головы барона на темнеющее за окном небо.
— Слышали вы о графе Брассе, старом герое?
— Да.
— Сейчас он Лорд-Хранитель. Протектор Провинции Камарг.
— Я слышал об этом.
— Он оказался упрямцем и сопротивляется воле Короля-Императора. Тем самым он нанес оскорбление Гранбретани. Мы хотим, чтобы впредь он вел себя более мудро. Для этого необходимо захватить в плен его дочь, которая очень дорога ему, и привезти ее в Гранбретань в качестве заложницы. Однако ни одному нашему эмиссару он доверять не станет, да и просто человеку со стороны не станет доверять. Но он не мог не слышать о ваших подвигах в Кельне и, вне всякого сомнения, проникся к вам симпатией заранее. Если бы вы отправились в Камарг в поисках защиты от Темной Империи, он почти наверняка предложил бы вам свою помощь. Проникнув в Замок, человеку ваших способностей не так уж трудно будет выбрать момент, схватить девушку и привезти ее в Гранбретань. За границами Камарга мы, естественно, сможем оказать вам какую угодно поддержку. Камарг — провинция небольшая. Вам легко удастся скрыться.