Впрочем, у общественности было право на информацию. Их налоги шли по большей части на проекты Национального космического агентства. Но как он добудет эту информацию? Он надеялся, что лисички будут благодарить их. Могла ли экспедиция ожидать знак благодарности… немного готовности приоткрыть завесу тайны над процессами биологической и социальной реальности, которые развернулись в экстремальных физических и химических условиях спутника Сатурна? Как, каким образом, ему самому было неясно. Во всяком случае, он надеялся. Два-три раза в день со своего нового рабочего места на юге он справлялся по радио у дежурного на борту, играли ли все еще в прятки обитатели луны, происходило ли что-нибудь на равнине.
Ничего, за все три недели ничего. Или от внимания дежурных что-то ускользнуло? Наблюдали ли они за равниной с надлежащей тщательностью? Сегодня, в свой свободный день, он сам хотел убедиться в этом.
Но полдень уже пролетел безрезультатно. Пару раз Вестинг думал, что заметил движение: сначала в непосредственной близости к прежнему месту посадки; затем к экспериментальной палатке, которая одиноко стояла в снежной пустыне; наконец на подножьи вулкана. Но когда соответствующие места оказались в перекрестье, «движение» оказалось зеркальным рефлексом, вызванным осколком льда или облачком тонким аммиачных кристаллов.
Вестинг откинул голову назад. У него болели глаза. Несмотря на скудный солнечный свет снег и лед слепили.
Он бросил взгляд на бортовые часы. Половина первого! Еще добрых четыре часа, затем лучше было освободить место за телескопом. Спутникам не обязательно было знать, как он провел день. Его интерес к лисичкам так и так уже казался им эксцентричным.
Во всяком случае Веккер ухмылялся исподтишка уже несколько дней, едва он, Вестинг, заводил разговор о равнине, а Далберг — ну, Далберг, правда, не ухмылялся, но его взгляды были своеобразно подстерегающе и одновременно как-то приглашающе направлены на него, если они говорили друг с другом. Порой у Вестинга была впечатление, что пилот наблюдает за ним и даже крутится вокруг него под неубедительными предлогами. Едва он произносил слово «лисички», Далберг был тут как тут.
Возможно, он боялся, что большой интерес к лунным жителям слишком отвлекал от «истинных» задач экспедиции? В отличие от Веккера он никогда не выражал особых желаний или совсем не преследовал личных целей. Все, что он делал, соответствовало предписанной программе. Наблюдал ли он теперь, когда лисички внезапно появились как заманчивый объект для исследования, ревностно за тем, чтобы программу не забрасывали?
Вестинг направил телескоп на вулканы, но сразу же снова задумчиво откинулся назад. Он сам осознавал себя стражем программы. Но сейчас он и сам больше толком не знал, можно ли было вообще нести ответственность за то, чтобы экспедиция и в дальнейшем занималась сбором и оценкой физических, химических, геологических, метеорологических и подобных данных. Они обнаружили живых и к тому же, разумных существ! Они способствовали осуществлению древнейшей мечты человечества. Не были ли они обязаны применить все научные и технические вспомогательные средства, чтобы изучить этих существ, насколько это возможно?
Бронстайн — и очевидно не только он! — кажется был другого мнения. Он представил полное расписание, которое несмотря на изменившуюся ситуацию, едва ли принимало во внимание лисичек. Он произвел точные расчеты на счет того, как можно наверстать упущение нескольких недель, которое образовалось засчет смены базы экспедиции. Признавшись, что расписание не было схемой, которой нужно было строго придерживаться, в нем были определенные резервы, которые находились в распоряжении для новых попыток контакта. Но в общем и целом все однозначно сводилось к одному и тому же — выполнению прежней программы.
Вестинг покачал головой. Он при всем желании не мог представить себе, что комендант откажется от того, чтобы прославиться на весь мир не только за обнаружение лисичек, но и за их исследование. А если он все откажется? Что, если он предоставил приоткрытие завесы тайны, которая скрывала грибовидных созданий, последующим экспедициям?