Выбрать главу

Вещественных доказательств «шпионской деятельности» старшего Бутырина в материалах дела Королев не обнаружил. Сам Яков категорически отрицал всякую причастность к германской разведке. Следователь давил на него косвенными «уликами» — показаниями сослуживцев о «тайных встречах с Кемпке, проходивших в музеях Ленинграда». Но не только это не оставляло Якову шансов уйти от смертного приговора. Против него обернулись критические выступления на партийных собраниях. Следователем они трактовались не иначе, как «замаскированные попытки врага опорочить советский строй и породить неверие среди коммунистов в линию Сталина — Ленина на индустриализацию страны».

Королев закрыл последнюю страницу постановления о заведении дела на «агента немецкой разведки» Я. Бутырина. Дальше все было знакомо. Четвертушка листа с выцветшей от времени печатью — ордер на арест, протоколы обысков в служебном кабинете и на квартире, протоколы допросов самого Якова и свидетелей. Заканчивалось дело серым бумажным клочком с неразборчивой подписью коменданта тюрьмы. Приговор особого совещания в отношении «немецко-фашистского агента» Я. Бутырина он привел в исполнение в ту же ночь.

Тяжело вздохнув, Королев бросил печальный взгляд на подчиненного — капитана Скворцова, тот терпеливо ждал его решения и снова вернулся к постановлению на Якова, к той его части, где содержались данные о его контактах с Кемпке. Пока еще смутная, до конца не оформившаяся мысль рождалась в голове Королева, и на поля постановления легла новая пометка: «Я. Б. — К. — В. Б. — К. Г.!! Интересный вариант?».

Сергей Скворцов продолжал внимательно наблюдать за Королевым. Его открытое лицо с застывшей в уголках глаз лукавинкой то темнело, то светлело, и потому Скворцов не спешил с вопросами. Выпускнику подольского военного училища, за полтора года выросшему до командира стрелковой роты и в начале 1940-го направленному в органы, интуиция подсказывала: первоначально казавшаяся простой работа по германскому агенту Попову — Бутырину на самом деле таковой не являлась. Подтверждением тому служила та скрупулезность, с которой Королев изучал каждый документ. Его не смущало даже то, что родители Бутырина проходили по самой тяжелой статье — «Измена Родине».

Начав читать следующее дело — на мать Виктора, Королев остановился на середине постановления и задумался. Прошла минута, другая. Скворцов продолжал внимательно наблюдать за ним, пытаясь угадать по лицу ход его мыслей, чтобы не «поплыть» на вопросах. Несмотря на короткий срок службы в органах, Сергей быстро ухватил ее тонкости. Шестимесячная учеба на Высших курсах НКВД, а еще больше общение с опытными операми приучили его до поры до времени не высовываться, особенно, в тонких делах, где имелись подводные камни. В материалах на Бутыриных их было предостаточно.

Их видел и Королев, но, прежде чем принять окончательное решение, счел нужным сверить свои мысли и поинтересовался мнением Скворцова. Тот не спешил с окончательными выводами и был осторожен в оценках. Отметив, что обвинения на родителей Бутырина строились на косвенных доказательствах, Сергей сделал акцент на связи отца Виктора с Кемпке. Это, по его мнению, представляло наибольший интерес в плане возможного использования Попова — Бутырина в оперативной игре с Гофмайером. Кемпке был не рядовым исполнителем в спецслужбах Германии, а значит, мог поднять Виктора в глазах фашистов. Королев оживился. Этот придало уверенности Скворцову. Он уже не рассматривал Бутырина как явного врага, каким его представлял Иванов в своей докладной записке, и искал в нем, то, что сделало бы из двойного агента ценного зафронтового разведчика.

Находчивость Бутырина, способность грамотно оценивать ситуацию и находить из нее выход, хорошее знание обстановки в расположении противника не вызывали сомнений. Три результативные ходки за линию фронта, добытые ценные разведсведения, сотни бойцов и командиров, выведенных из окружения, являлись тому ярким подтверждением. И если бы не роковая неудача во время десантирования, то, как знать, возможно, сегодня Бутырин был бы руководителем разведывательно-диверсионной группы разведотдела фронта. Но только суровая действительность распорядилась иначе. Все положительное перечеркивал один единственный факт — Бутырин являлся агентом врага. И какими бы мотивами он ни руководствовался, согласившись на сотрудничество с Гофмайером, предательство оставалось предательством.

Однако назвать его предателем и подлецом у Скворцова не поворачивался язык. Да, Бутырин дал слабину, но потом нашел в себе мужество и честно рассказал обо всем Колпакову. Другой бы на его месте, в отсутствие свидетелей и доказательств, скрыл бы факт своей вербовки и постарался предстать в образе героя. Тем более ему и придумывать ничего не требовалось. Свидетелей мужественного поведения и храбрых действий Бутырина во время рейда партизанского отряда по тылам противника было предостаточно. Скворцов склонялся к мысли рискнуть и попытаться использовать его в игре с Гофмайером.