«Я знаю, каким героем он был. Я видел его, когда он был парализован от страха перед Гитлером, как кролик, загипнотизированный удавом. На первом этапе войны, когда дела шли для нас скверно, я не видел ни одного документа или приказа, подписанных Сталиным: «Верховное Главнокомандование», «Генеральный штаб» — таковы были подписи под документами и приказами, но никогда не было там имени самого Сталина. Даже и после того, как мы отбросили немцев от Москвы и Сталин начал постепенно приходить в себя, не произошло изменения в этой практике подписывания. Это не было случайно…» («Khrushchev Remembers». Little. Brown & Co., 1971, pp. 180–181).
В докладе на XX съезде КПСС Хрущев от имени ЦК засвидетельствовал:
«Было бы неправильно забывать, что после первых серьезных неудач и поражений на фронте Сталин думал, что наступил конец. В одной из своих речей, произнесенных в те дни, он сказал: «Все, что создал Ленин, мы потеряли навсегда».
После этого в течение долгого времени Сталин фактически не руководил военными действиями, прекратив делать что-либо вообще. Он вернулся к активному руководству только после того, как несколько членов Политбюро посетили его и сказали, что необходимо немедленно предпринять определенные шаги, чтобы улучшить положение на фронте» («Доклад на закрытом заседании XX съезда КПСС», с. 35–36)[1].
Убедить Сталина, что гитлеровская тактика блицкрига хороша в странах без тыла, но не в такой гигантской стране, как СССР, было невозможно.
Удивительная метаморфоза произошла у советских маршалов и генералов в оценке поведения Сталина в начале войны. При Хрущеве они единодушно писали о дутом военном гении Сталина и его паническом поведении. Эти же маршалы и генералы, однако, возносят Сталина до небес при Брежневе. Но иногда и при новом генсеке сквозь густой дым фимиама, который курят Верховному, все же сверкают искры правды. Вот сцена из «Блокады» А. Чаковского, большого приверженца Сталина:
«Сдавленным голосом Молотов произнес:
— Германское правительство объявило нам войну.
Эти слова застали Сталина на его пути в дальний угол комнаты. Услышав их, он круто повернулся. И именно в этот момент все увидели, что в нем произошла какая-то неуловимая, но несомненная перемена. Казалось, что Сталин сбился с пути, заблудился, потерял зрение… Наконец Сталин сказал (военным):
— Дайте директивы, чтобы наши войска отбили атаки врага, прикажите пока не переходить границу.
Все (члены Политбюро. — А.А.) с горечью и даже со страхом ощутили, что на этот раз его голос прозвучал как-то ненатурально. Сталин был подавлен, угнетен, и это поняли все» («Знамя», 1968, № 11, с. 48).
По рассказу Чаковского, когда накануне нападения Гитлера нарком обороны маршал Тимошенко и начальник Генерального штаба генерал Жуков явились к Сталину с докладом и доложили ему, что, по всем данным, предстоит нападение Германии, Сталин обвинил их, что они поддаются провокационным донесениям и сеют панику. После этого он их не очень вежливо выставил из своего кабинета и запретил им перевод армии на «оперативную готовность № 1» (это означало перевод армии в состояние высшей боевой готовности). Но вот теперь, когда подтвердилось то, что предсказывали Тимошенко и Жуков, «…поздним вечером Сталин и несколько членов Политбюро неожиданно появились в здании Наркомата обороны… Обычно внешне спокойный, медлительный в разговорах и движениях Сталин на этот раз не смог сдержаться. Он обрушился гневными, обидными упреками на руководителей Наркомата обороны и Генштаба. Потом, поникший, ссутулившийся, вышел из здания и уехал в свой кунцевский дом… Никто его не видел. Он не появлялся в Кремле. Никто не слышал его голоса в телефонных трубках. Он никого не звал. И никто из тех, кто в эти дни ежечасно ожидал его вызова, не решался ехать к нему незваным. На членов Политбюро, наркомов, руководителей Наркомата обороны, Генштаба и Политуправления армии сразу же обрушились тысячи дел больших и малых, связанных с осуществлением военных мероприятий в стране и на фронтах. Однако, с утра и до глубокой ночи занятые этими делами, они не раз спрашивали себя: где же Сталин?» (там же, с. 51).
Сталин бежал с поста, оставив страну и армию без руководства, на произвол Гитлера. Однако, если бы Чаковский был до конца верен исторической правде, он добавил бы: единственный человек, который осмелился поехать к Сталину и предложил ему вернуться из своего кошмарного состояния к реальной жизни, а значит, и к руководству войной, был Берия. Если даже Берия это не удалось, то можно себе представить глубину ужаса, который овладел Сталиным. Хрущев сообщил, что ему рассказал Берия после визита к Сталину. На настойчивый призыв Берия взять руль войны в свои руки Сталин ответил: «Все потеряно. Я сдаюсь» («Khrushchev Remembers», vol. II, p. 7).
Настолько Сталин потерял голову. Если Сталин не потерял ее и физически, то лишь потому, что во главе армии не оказалось людей, ставивших интересы страны выше своей карьеры. Молодые же командиры, как Жуков, Говоров, Еременко, Чуйков, и даже те, которые были направлены в действующую армию прямо из концлагерей, как Горбатов, Мерецков, Рокоссовский, были настолько загипнотизированы мифом о величии Сталина, что в их головы не приходила мысль о наказании первого дезертира страны. К тому же они мало знали о том, как функционирует преступная машина власти Сталина, и отгораживались от «высокой политики» традиционной формулой: «Мы — солдаты, а не политики».
Бои, битвы, сражения и войну выиграли они, а не Сталин, но обратите внимание: сразу же после победы все успехи своего стратегического и даже оперативного искусства они приписывают Верховному (легенда о «десяти сталинских ударах»). Однако сам начальник Генерального штаба времен войны маршал Василевский засвидетельствовал (уже при Брежневе), что более или менее квалифицированно руководить войной Сталин стал только с весны 1943 года, в ходе сражения под Курском. Стало быть, его руководство Сталинградской битвой — легенда кинорежиссеров. Вот это свидетельство: «Пожалуй, в полной мере владеть методами и формами руководства вооруженной борьбой по-новому Сталин стал лишь в ходе сражения на Курской дуге» («Комсомольская правда», 17.9.74, статья доцента В. Барабанова).
Народы СССР, несмотря на Сталина, войну выиграли, но какой ценой! К семидесятилетию Сталина Микоян писал: «Руководство т. Сталина обеспечило народам нашей страны завоевание великих побед с наименьшими потерями» («Правда», 21.12.49). «Наименьшие потери» свелись к тому, что Россия потеряла в этой войне 20 миллионов человек только одними убитыми, а инвалидами вернулось еще столько же.
Сталин понимал, что, принеся такие жертвы, народ захочет жить по-человечески, будет ждать перемен. Сталин понимал, что война отучила людей бояться смерти. В течение четырех лет каждый советский солдат много раз встречался с нею лицом к лицу. 20 миллионов не вернулось с этой встречи, а те, кто уцелел, вернулись с физическими и духовными травмами. И вернувшиеся были грозны в своем молчаливом ожидании. Собственных солдат Сталин боялся не меньше, чем солдат Гитлера в начале войны. «Эти люди взяли Берлин, они могут взять и Москву» — эта мысль не покидала его до последнего вздоха в Кунцеве.
Во время войны неимоверно выросло влияние на Сталина и на судьбу страны двух (из пяти) членов Государственного Комитета Обороны — Маленкова и Берия. Они стали фактическими руководителями Политбюро, хотя формально и не входили в его состав. (ГКО был создан 30 июня 1941 года и поставлен над Политбюро, Советом Министров и Президиумом Верховного Совета СССР. Первоначально в него входили: Сталин, Молотов, Маленков, Берия, Ворошилов). Не только судьба войны, но и судьба самого Сталина оказалась в их руках.
Да это и понятно. Когда под влиянием катастрофы на всех фронтах против немцев паника Сталина переросла в безнадежное отчаяние и он прямо признался, что гибель СССР уже предрешена, эти два человека проявили не только присутствие духа, но и колоссальные организаторские способности. Они восстановили оборону при помощи политической полиции (Берия) и партаппарата (Маленков). По их предложению была создана Ставка Верховного Главнокомандования.
Формально Верховным Главнокомандующим был Сталин, фактически — его первые заместители: по армии — Жуков, по войскам НКВД — Берия. Политически Ставка находилась в руках Берия и Маленкова. Без их разрешения не только главнокомандующие фронтов, но и члены Политбюро, входившие в состав военных советов фронтов (Хрущев, Жданов, Булганин), не имели права непосредственно связываться со Сталиным.
1
Что Сталин был в панике, свидетельствует и семейная хроника. Так, тетка Светланы Аллилуевой, Евгения Аллилуева, рассказала о своей встрече со Сталиным в августе 1941 года (через два месяца после начала войны): «Я никогда не видела Иосифа таким подавленным и растерянным. Я приехала к нему, думая найти поддержку, надеясь, что он подбодрит меня… Каков же был мой ужас, когда я нашла его самого я состоянии, близком к панике» ( Только один год. Harper & Row, 1969, с. 324).