Если биологическое истолкование проблемы «снежного человека» делает новые и новые успехи, то тем яснее видно фиаско попыток мифологического ее истолкования. Мысль о том, что все сообщения о «снежном человеке», «диком человеке» и т. п. относятся исключительно к области народной фантазии, противоречит прежде всего науке о мифологии и фольклоре. Надо очень плохо знать современное состояние этнографии и мифологии, чтобы думать, будто вопрос о народных поверьях — невспаханная полоса в науке. В наше время, во второй половине XX в., произвести крупное открытие в области народных поверий не менее трудно, чем в любой другой отрасли науки. Еще труднее — опрокинуть ее коренные общие положения, ее представления о культурно-этнических связях, о закономерностях распространения легендарных сюжетов и образов. Между тем тезис о том, что «снежный человек» представляет собою единый цикл легенд, распространенный среди множества народов Азии, принадлежащих к разным культурно-историческим, языковым, религиозным группам, цикл легенд, каким-то образом оставшийся «незамеченным» фольклористами, — этот тезис поистине означает переворот в фольклористике.
С другой стороны, против мифологической версии говорят и упомянутые реалистические результаты количественной обработки собранной массы первичной документации. Если речь идет о мифологическом образе, то чем больше мы наложим друг на друга записанных в разных географических районах рассказов, тем более будет под нашими руками расплываться и рассеиваться образ и в конце концов все признаки аннулируют друг друга. Обратная картина получается в данном случае. Казалось бы, например, что большое число указаний на встречи со «снежным человеком» в ночное время заставляет подозревать тут сходство с «нечистой силой». Но количественная обработка данных показала, что гораздо больше указаний на встречи в утренние и вечерние часы, при ничтожно малом числе указаний на дневные часы. Если бы речь шла о вымысле, не все ли равно каждому рассказчику, какое время суток указать, раз уже речь не идет о таинственной темноте ночи? Однако указывают как раз не на дневные часы, а на время хотя и хорошей освещенности, но примыкающее к ночи, что в глазах биолога свидетельствует о сумеречно-ночном цикле суточной активности данного вида животных, как и многих других крупных представителей горной фауны.
Вообще высокая степень конкретности и константности биологических признаков и свойств, получающаяся при обработке массового материала о «снежном человеке», служит едва ли опровержимым аргументом против мифологической версии.
Как могли бы мифы разных народов Азии совпасть в непонятных самим рассказчикам анатомических и биологических деталях? А ведь описание «дикого человека», извлеченное, скажем, из рассказов казахов, вполне соответствует, за вычетом немногих расхождений, описаниям подобного существа, полученным от шерпов в Гималаях, от маньчжуров и монголов, от таджиков и киргизов, русский зоолог В. А. Хахлов в 1914 г. собрал на Тянь-Шане в сущности такие же самые данные, но только более полные и более точные, как и английский зоолог Чарльз Стонор сорок лет спустя, в 1954 г. в Гималаях. Достаточно было бы одного этого сопоставления, чтобы отбросить мифологическую версию. Впрочем, мы еще вернемся к ней в соответствующей главе.
Пока же достаточно сказать, что попытка объяснить наличную сумму сведений о «снежном человеке» («диком человеке» и т. п.) ссылкой на «лешего», «домового», «привидения» годится лишь для того, чтобы отмахнуться от проблемы. Какая польза науке, скажем, от предисловия, написанного антропологом Г. Ф. Дебецем в книге Ч. Стонора «Шерпы и снежный человек», если автор, сравнивая «йе-ти» и «лешего», игнорирует существование научной литературы и о том, и о другом вопросе? При этом записи народных легенд и поверий производятся этнографами с соблюдением определенных правил. Вместо использования всего этого, Г. Ф. Дебец всерьез ссылается на собственные туманные воспоминания: «Можно ли считать рассказы шерпов бесспорным свидетельством существования „йе-ти“? Нет, нельзя. Автору этих строк пришлось в 1929 г. побывать в верховьях реки Илима в Иркутской области. Теперь там проходит железная дорога, но тогда еще не было даже школы и буквально ни одного грамотного человека из числа местных уроженцев. Автору часто рассказывали там про лешего, причем с подробностями, не уступавшими рассказам шерпов о „йе-ти“»(Стонор Ч. Шерпы и снежный человек. М., 1958, с. 11 (Предисловие). На таких доморощенных «мемуарах» науку строить нельзя. Кто может теперь проверить, что на самом деле слышал Г. Ф. Дебец — рассказы про лешего, или, допустим, про действительного аналога «йе-ти» или он слышал совсем другие рассказы в совсем другом месте?