Мне стало жутко, но в то же время ужасно интересно. Вот приключение! Невидимкой попасть в Киев 1912 года.
Чак взял меня за руку своей теплой, сухой и какой-то невесомой рукой.
– Не бойся, Стёпа! Тебе абсолютно ничего не угрожает. Что бы ни случилось, какие бы ни подстерегали опасности – тебя это не коснётся. Ведь тебя тогда не было. Ты будешь только свидетелем. Понимаешь?
– П-понимаю, – сказал я, не очень, правда, представляя, как это всё произойдёт.
– Ты не будешь чувствовать ни холода, ни жары, ни голода, ни боли – ничего. Ты сможешь легко подниматься в воздух, мчаться с любой скоростью, не зная усталости, проскальзывать в самые узкие щели. Ведь тебя тогда не было. И только в том случае, если ты вдруг захочешь вмешаться в события и вмешаешься, проявишь активность, ты мгновенно станешь материальным. И тогда уже почувствуешь и холод, и голод, и боль. И сможешь ушибиться, обжечься, порезаться… Но даже тогда ничего страшного с тобой не случится, не бойся. Просто в случае опасности наше путешествие само собой немедленно прекратится, и мы вернёмся в сегодняшний день. Но без крайней необходимости не делай, пожалуйста, ничего. Ладно? Потому что мы тогда уже не сможем вернуться назад, в тот день. Дважды в один и тот же день прошлого возвращаться нельзя. А может, именно тот день будет важнейшим для раскрытия тайны. Понял?
– Понял, – механически сказал я, не понимая, однако, о какой тайне он говорит, но ужасно заинтригованный.
– Ты только везде следуй за мной и не упускай меня из виду. Это моя просьба. Потому что мне нужна будет твоя помощь. Ты должен помочь мне раскрыть тайну. Тайну, над разгадкой которой я бьюсь всю свою жизнь. Ты готов?
– Готов.
– Не боишься?
– Не боюсь, – сказал я, чувствуя холодок в груди, как будто стою на краю пропасти.
– Тогда – внимание! – Чак слегка сжал мою руку своими пальцами – и по ней как будто пробежал электрический ток.
В глазах у меня потемнело.
Бом! – ударил в голове колокол.
И мгновенно – словно на полную мощность включили радиоприёмник – закричало, зашумело, загалдело вокруг много голосов.
Глава IV
Первое путешествие в прошлое. 1912 год. Базар. Бывший клоун Пьер Стороженко выручает гимназиста Чака
Я даже не заметил того мгновения, когда цирк вдруг исчез с моих глаз и я очутился на базаре, среди сотен снующих туда-сюда людей, среди шумных перекупщиков и мордатых продавцов, которые напыщенно поглядывали из-за прилавков, среди пестрой движущейся толпы, одетой в необычные сиряки[9], мещанские чемерки[10], которые теперь можно увидеть только в кино, в длинные, до земли, юбки в складку и платья, в широкополые шляпы, котелки и фуражки с лакированными козырьками.
Посреди базара возвышалась обшарпанная, облупленная церковь с пятью, вероятно, когда-то позолоченными, а теперь потемневшими, облезлыми куполами и квадратной колокольней под островерхой ребристой крышей. (По-видимому, та самая Железная церковь, о которой вспоминал Чак.) А вокруг неё в беспорядке громоздились какие-то неуклюжие, сбитые из досок ларьки, прилавки с навесами и без навесов, магазинчики и сарайчики.
Все вокруг шумели, кричали, визжали, торговались, ссорились, ругались, зазывали, приглашали, изо всех сил расхваливали свой товар.
– Кому сало? Кому сало? Даю с походом, беру мало!
– Огурчики! Огурчики! Помидорчики! Самые лучшие на базаре! Самые лучшие на базаре!
– Капуста! Капуста!
– А кто забыл купить петрушки? Кто забыл?
– Только у меня! Только у меня! Специи, специи! Заморские травы для любой приправы!
– Кому рубец? Кому рубец? Навались, у кого деньги завелись!
И среди всего этого крикливого многоголосья тоненький детский голосок:
– Кому воды холодной? Кому воды холодной?
Чёрный чумазый парнишка, отставив руку, сжимающую кружку, аж сгибается под тяжестью большого ведра. В ведре плавает квадратная дощечка, чтобы не расплёскивалась вода.
– Пара гипсовых венер! Пара гипсовых венер! Одна – Наполеон! Другая – Архимед! – выкрикивает лохматый юнец, держа в руках неуклюжие статуэтки. Где Наполеон, а где Архимед, разобрать невозможно.
А вот целое представление.
Лысый дяденька, театрально размахивая руками, произносит целую речь:
– Вас пригласили в приличный дом. У вас замечательное настроение. Вы чувствуете себя парижским денди. Вы в новом костюме. Вы заливаетесь соловьём, ухаживая за дамами. И вдруг – о ужас! кошмар, о Боже правый! – неосторожным жестом руки дама слева опрокидывает на вас тарелку с борщом. О неба херувимы! Страшными пятнами покрыты пиджак, и брюки, и жилет. Ай-ай-ай! Теперь ваш костюм – ни носить, ни пропить, ни продать, ни проиграть, ни заложить в ломбард. Вы несчастны!.. Но… Не впадайте в панику! Вы покупаете у меня чудодейственную пасту «Универсал». Несколько минут и – о чудо! – пятна исчезают. Ваш костюм опять новый. Теперь его снова можно и носить, и пропить, и продать, и проиграть, и заложить в ломбард. Вы снова парижский денди. И снова заливаетесь соловьём, ухаживая за дамами. Счастье вернулось к вам. Смотрите! Я демонстрирую это чудо на ваших глазах! О! – он забрызгивал полу своего сиряка чем-то чёрным, затем тер её «Универсалом» – и пятно исчезало. А когда на него не обращали внимания, он внезапно, будто невзначай, забрызгивал сюртук какого-то прохожего, громко вскрикивал: «Ах, пардон, пардон! Я сейчас», – и сразу же выводил пятно.
9
Сиряк – халатообразная одежда, которая шилась из грубого сукна преимущественно серого цвета.
10
Чемерка – верхняя, отрезная по талии одежда; сборки в ней делались не только на спине, но и спереди.