Вдруг раздался бой курантов. Я заметил, как дедушка весь встрепенулся, повернулся к Спасской башне и долго вглядывался в огромный циферблат, на котором стрелки показывали одиннадцать часов.
Когда куранты пробили одиннадцать раз и малиновый перезвон, покатившись по площади вдаль, наконец утих, дедушка сказал:
— Ну что ж, хлопчики, теперь пойдёмте к Ленину…
Но надо было до этого встать в очередь. Я удивился, когда увидел, что она не кончается на Красной площади, а поворачивает за Кремль, тянется по аллее сада…
Дедушка торопился, и мы едва успевали за ним. Но я ещё больше поразился, когда увидел, что дверца в сад закрыта.
Распорядитель с красной повязкой на рукаве не пустил нас. Дедушка обиделся:
— Да вы что, молодой человек… Я к Ленину… Понимаете, к Владимиру Ильичу…
Распорядитель сочувственно улыбнулся, тихо, спокойно сказал:
— Понимаю, дедушка, но уже поздно. Дедушка был настроен воинственно:
— Но мы с Украины, поезд приходит только в девять часов утра, и мы никак не могли раньше… Поймите вы…
— Я вас понимаю, — распорядитель был неумолим, — но доступ к Ленину открыт только на три часа… Вы напрасно стоите…
Вокруг нас у дверцы в сад уже собрался народ, и кто-то громко крикнул:
— Да ты что, батя… Мы здесь были уже в восемь часов утра и то не успели, а вы…
Дедушка оглянулся:
— В восемь?
— Конечно…
Какая-то женщина из толпы сказала:
— Люди приходят в пять часов утра…
Дедушка опечалился, и распорядитель коснулся его руки:
— Ничего, дедушка, пока устраивайтесь, небось ночевать где-то надо, а завтра…
Дедушка махнул рукою:
— Да мы уже устроились…
— Ну тогда, — продолжал не спеша распорядитель, — отдохните сегодня. А завтра приходите с утра и увидите Ленина… Только, пожалуйста, как можно раньше…
У русоволосого приятного человека был такой благожелательный и сочувствующий голос, что дедушке ничего не оставалось, как смириться. А какой-то бородач тем временем, стараясь разжалобить распорядителя, говорил:
— Да что с Украины — и пешком можно… А мы из самой что ни на есть Сибири ехали, из Иркутска… Слушай, голубчик, будь добр, пропусти… Ты же понимаешь — из Иркутска… Сколько добивались… В Москве лишь один день…
Тот только разводил руками:
— Не могу, честное слово, не могу, поверьте мне… Мавзолей открыт только три часа, а к Ленину едут со всего мира… Со всей планеты! Ну как нам быть?
Мы ушли. И вновь повернули туда, к Спасской башне.
— Завтра мы здесь будем ни свет ни заря, — вздохнул дедушка. — В пять часов, хлопчики, я вас подниму на ноги…
— Хорошо, — согласился Лёнчик.
— А проснётесь ли? — улыбнулся дядька Роман.
— Да мы можем и совсем не спать, — заверил я.
— Нет, нет, — запротестовал дедушка, — поспите, как и должно быть, честь честью…
Я взглянул на часы Спасской башни. Было без трёх минут двенадцать.
— Ну, вот ещё раз послушаем куранты, — обрадовался дедушка, — и пойдём в Кремль искать часовщика…
Тут я заметил, как из ворот Спасской башни, чеканя шаг, вышли два солдата и офицер. Серые парадные шинели, голубые погоны с золотыми кантами, карабины с примкнутыми штыками.
Дедушка сказал:
— Почетный караул… К Ленину… На пост номер один…
— Пойдёмте и мы туда, — попросил я. Мы немного прошли за ними.
Как я завидовал тем солдатам!
— Вот это бы нам с тобою, — шепнул я Лёнчику.
Солдаты остановились у входа в Мавзолей, замерли в почётном карауле.
Сначала нам не повезло в Кремле с часовщиком. Дедушке сказали, что тот будет только завтра во второй половине дня. Но дедушка смог поговорить с ним по телефону, и свидание было назначено на пять часов вечера.
На следующий день на рассвете мы уже снова были на Красной площади.
Очередь собиралась в саду. Встали и мы.
На этот раз мы имели возможность рассмотреть всё досконально.
Утреннее солнце золотило купола на соборах. На кремлёвской стене ворковали голуби.
В одиннадцать часов очередь двинулась. Потихоньку, не спеша мы приблизились к Мавзолею.
Не знаю зачем, но дедушка взял меня за руку. Дядька Роман держал Лёнчика.
Переступили порог. В полумраке чей-то голос предупреждал:
— Осторожно — ступеньки! Осторожно — ступеньки!
Какая здесь торжественная тишина! Тишина и полумрак! Дедушка поднял меня на руки.
Слева я увидел Ленина. Его родное, такое дорогое, доброе лицо…
Как мне хотелось подольше побыть здесь! Но людской поток вливался и вливался в Мавзолей, и через какую-то минуту мы уже снова выходили к кремлёвской стене.