ЧИСТАЯ ГОЛУБИЗНА НЕБА
Отмечали как раз День Победы. Это особый праздник, потому что в нём каждый раз, словно хмель с мятою, переплетаются радость и печаль.
Когда на центральной улице собираются люди или на главной площади состоится гулянье лица горожан беззаботно веселы. Но когда кладут в тот день венки и цветы на могилы павших, склоняются в тишине флаги, холодок грусти обволакивает человеческие сердца. Как жаль, как невыразимо больно, что погибших героев сегодня нет среди живых!
В тот год для нас с Лёнчиком этот день тоже был памятным. В старом монастыре как раз открывали музейный городок, и на праздник наш «Глобус» пригласил Вилли Кюнте с мамой.
Я не успел вам сказать, что внизу на высокой колокольне прикрепили мемориальную доску. Открытие её должно было состояться сегодня, и всем «глобусятам» (так нас, членов клуба интернациональной дружбы, называли взрослые) хотелось, чтобы это случилось в присутствии нашего немецкого друга.
Но, может, больше всех мечтали об этом Лёнчик и я. Вилли Кюнте прибыл перед самым праздником. Ему хотелось сразу же пойти к колокольне, где погиб его папа, но мы отложили это посещение до следующего дня.
После парада в центре города многие горожане пошли в музейный городок.
Стояла прекрасная весенняя пора. Каштаны на улицах выставили зелёные торжественные подсвечники; ослепительные соцветия у них, словно тончайшей работы свечки, горели бледно-красным огнём. В садах цвела вишня. Плакучие ивы надели махровые серёжки, и в воздухе, напоённом медовым духом весны, гудели пчёлы.
На широком подворье над шумливым многолюдьем пылали знамёна, а на снегах пионерских рубашек пламенели отблески их — жаринки галстуков.
Мемориальную доску на колокольне пока что прикрывало белое шёлковое полотнище, и весенний лёгкий ветерок слегка шевелил его.
Людское разноголосье, пионерские песни сразу стихли — чеканным шагом прошла воинская часть.
Вскоре фанфары оповестили о начале митинга.
Вилли Кюнте был очень взволнован, потому что много говорилось о его папе. Я видел, как у нашего немецкого друга за стёклышками очков блестели глаза и щёки горели румянцем. Его мама, которая стояла на шаг сзади него, уже седая, но ещё стройная и подтянутая женщина, мяла в руках платочек и время от времени каким-то нервным движением подносила его к лицу.
Когда с мемориальной доски спало белое шёлковое полотнище, люди прочитали на ней:
"Эту колокольню в 1943 году ценой собственной жизни спас от разрушения немецкий сапёр Август Кюнте, сын коммуниста-антигитлеровца Ганса Кюнте, сподвижника и друга Эрнста Тельмана».
Мне и Лёнчику доверили нести первый почётный караул у доски. Я отдал пионерский салют, а в памяти ожило, как мы готовились к нашему первому подъёму на колокольню и, скрываясь от постороннего взгляда, называли его операцией «Голубь», как нас заметил сторож и, прицеливаясь из палки, приложенной к плечу, кричал: «Ни с места!» — как потом снимали нас с колокольни пожарники, как мы с дедушкой хлопотали возле часов, стараясь вернуть им жизнь…
Хор Дворца пионеров пел задумчивую и протяжную песню о мире. Сто Мальчиков и девочек просили в ней сберечь спокойствие на всей земле, чтобы чёрный дым пожарищ не застил солнце над ними, а ясная голубизна неба всегда оставалась чистою…
Я поднял глаза. Небо действительно в это время было васильновым. Казалось, всю бесконечность его кто-то густо засыпал свежим первоцветом, не оставив ни единой прогалины.
Песня утихла. На трибуну вынесли боевое знамя воинской части. Знаменосец немного склонил его. Рядом стоял мой папа. Он держал на красном бархате полевую солдатскую сумку.
Папа сказал, что эта вещь принадлежала сапёру Августу Кюнте и воинская часть передаёт её сейчас сыну солдата — немецкому пионеру Вилли Кюнте как драгоценную семейную реликвию.
Вилли шагнул к моему папе, взял подарок. Потом опустился на одно колено перед боевым знаменем и поцеловал его край…
«Вилли, — мысленно сказал я ему, — так будем же беречь и мы с тобой частицу василькового неба над нами всегда! Всегда!..»
Был двенадцатый час дня. Куранты на высокой колокольне четыре раза, как и раньше когда-то, проиграли мелодию. Потом большой колокол двенадцать раз прозвенел своим густым мощным голосом, и после этого над притихшим многолюдьем, над половодьем красок, над разливом красных знамён и пионерских галстуков величаво и могуче полились звуки гимна нашей Отчизны.