Круть бежит впереди. Лёнчик — вторым, я — замыкающим.
Ступеньки крутые, вьются вверх вокруг железного столба, словно хмель.
Сделали мы несколько оборотов — уже снизу нас не видно, — и я шепчу Лёнчику:
— Победа! Победа!..
— Подожди ещё, до победы далеко, — отмахнулся он и бежит, бежит впереди.
Уже, кажется, сердце выпрыгивает из груди, сопим, будто кузнечные мехи, а всё ж поднимаемся вверх, вверх…
Вот и первый ярус, площадка. Встали мы на ней, никак не отдышимся. А на все четыре стороны — окна огромные. Глянул я в окно — мама моя родная! — весь монастырь словно на ладони!
В последнее время ради большей конспиративности решили мы не брать с собой ни компаса, ни фонариков, ни даже футляра, пряча фотоаппарат просто за пазуху. И теперь я торопливо расстегнул ворот, чтобы достать его и снять открывающийся сверху вид. Разве ж узнаешь, посчастливится ли подняться выше. А вдруг сейчас поймают и выдворят отсюда?
Но Лёнчик меня остановил:
— Оставь ты это, пойдём дальше.
Я покорился. Теперь мы уже побрели. Подниматься по крутым ступенькам не так легко: сердце стучит, дышать тяжело, а к ногам будто кто гири привязал.
Но нас подбадривал Круть. Пробежит вперёд, оглянется, покачивая высунутым языком, и всем своим видом словно зовёт:
«Ну, мальчишки мои дорогие, скорее, скорее!»
И мы торопились.
Наконец вышли на второй ярус. Тут окна ещё огромнее.
Я уже подумывал, что отсюда обязательно сделаю фото, но Лёнчик снова шепнул:
— Нас могут заметить снизу. Надо как можно быстрее проскочить!
Вот так кросс! У себя в доме я на пятый этаж могу взбежать не останавливаясь. А тут уже и лоб взмок, к спине прилипла рубашка, ноги сделались совсем непослушными.
Но вот железный столб с винтовыми ступеньками упёрся в потолок, и дальнейший путь преградили какие-то дощатые двери.
«Наверное, закрыты», — подумал я.
Лёнчик толкнул их рукою. К счастью, они заскрипели на петлях и открылись. Переступили мы порог — а там круглая комната с четырьмя окнами. Посредине большой, очень большой какой-то ящик. Стенки его поломаны, сквозь дырки видны колесики.
— Да это же часы! — шепчу Лёнчику, а сам готов от радости вприсядку танцевать.
Подходим к ящику ближе и видим, что это действительно часовой механизм. Но какой он мощный! Есть такие колесики в нём, что чуть ли не с автомобильный руль. А маятник вон какой длиннущий! Обошли мы вокруг ящика. Сверху над ним перекладина железная, а к ней прицеплен целый ряд небольших колоколов. Посчитал я их — восемь штук.
Потоптались мы ещё несколько минут возле часов, осчастливленные своей находкой, а затем захотелось нам выглянуть в окна. Я приблизился к одному окну, облокотился на железные поручни, и в тот же миг у меня даже дыхание захватило. В груди что-то ласково защекотало, по рукам будто иголочки побежали. Было такое впечатление, словно я птица и парю в воздухе.
Сначала я увидел за рекой где-то далеко-далеко на горизонте в сиреневой мгле зелёную полосу лесов. Казалось, кто-то там разлил жидкий изумруд, и он, подогретый щедрыми солнечными лучами, закипает, шевелится. Над ним фиалковый пар струится — лёгкий, летучий, и чем выше поднимается, тем больше голубеет.
Постой, да это же небо!
Какой бескрайний океан синевы! Какое раздолье! Расправь крылья и пари в нём, лети беспрепятственно во все стороны! Ничто тебя не остановит, ничто не помешает твоему полёту!
Со мной творилось что-то необыкновенное. Я будто вправду стал птицей: столько лёгкой голубизны влилось в мою грудь!
Не сдержался, почти крикнул:
— Лёнчик, иди скорее сюда!
А сам глаза опустил ниже, на реку. И опять же я никогда её не видел такой!
В яркой зелени далёких лесов она начиналась тоненькой белёсой ниточкой. Попетляла то влево, то вправо. А потом с двух сторон к ней присоединились ещё два волоконца, переплелись и уже ниточка стала похожей на шнурочек, который чем ближе подвигался к городу, тем становился шире, превращаясь в ленту.
Заблудилась она в духовитых лесах, заметалась меж кустов чернолоза, а когда выбежала, наконец, в низинку, откуда ни возьмись, большая сороконожка. Понюхала та голубую ленту реки тупым носиком и побежала по шелковистому атласу, обрадовавшись, что тельце своё хотя бы здесь не будет тащить по лугам.
Говорю я об этом Лёнчику, а он смеётся:
— Это же мост железнодорожный. Переброшен он с одного берега на другой, а по мосту товарный поезд идёт.
Не знаю, долго ли я ещё любовался бы открывшимся передо мной раздольем, если бы Лёнчик решительно не напомнил: