Однажды, когда первый матч Ботвинника с Талем подходил к концу и было уже ясно, что колосс пошатнулся, я задал Петросяну вопрос: «Не будет ли победа Таля означать, что наступило время пересмотра некоторых шахматных законов?»
— Нет, — ответил он. — Нет. Потому что рано или поздно чемпионом мира станет шахматист типа Капабланки, который вернет шахматам порядок…
Вера Петросяна в то, что в шахматах дважды два всегда четыре, держалась, помимо прочего, и на том, что ему лично, если он хотел избежать однообразной «правильности» игры, не нужно было прибегать к рискованным экстраординарным мерам, не нужно было нарушать равновесие в ущерб своей позиции. У него было персональное оружие, которого в таком точно качестве не имел никто другой, может быть, даже сам Ботвинник. Этим оружием было петросяновское искусство маневрирования.
В шахматном словаре слово «маневрирование» объясняется как «ряд маневров различными фигурами, носящих более или менее длительный характер, но не всегда имеющих ясную, конкретную цель». Вот в этом, последнем, свойстве и скрыты как сложность, так и сила маневрирования.
Наверное, почти каждый шахматист предпочтет неясной позиции ясную с точным, конкретным планом. Неясную позицию надо так или иначе прояснять. Петросян же любит неясные позиции. Его противникам в таких позициях неуютно, они не знают, где произойдет диверсия, откуда последует вылазка. Петросян же, словно владея золотым петушком царя Додона, загодя чувствует опасность и принимает предупредительные меры задолго до того, как она появилась. Оба соперника действуют будто в густом молочном тумане, но один из них сквозь туман видит.
Очень это грозная сила — маневрирование. Петросян то формирует в своем тылу ударные части, то расформировывает их, скапливает то в одном месте доски, то в другом, а когда партнер ослабит бдительность либо просто неправильно оценит вновь возникшую обстановку, он вдруг начинает неожиданное наступление. Маневрирование закончилось, позиция прояснилась…
Сколько уже писали об искусстве маневрирования Петросяна, а объяснить толком, что это такое, так никто, кажется, и не может. Даже, наверное, сам Петросян. Потому что искусство это обусловлено такими трудно поддающимися анализу качествами, как тонкое и сугубо индивидуальное понимание позиции, как интуиция и, наконец, самое непонятное — талант. Ибо если талант, скажем, Таля полнее всего раскрывает себя в создании волшебных комбинаций, стремительных атак с жертвами фигур, то таланту Петросяна, вовсе не чуждому и этой стихии, очень по нраву замысловатые и внешне такие спокойные танцы фигур, полные, однако, огромного внутреннего напряжения, затаенного динамизма.
И все же было, было тут одно серьезное «но»! Не разделяя творческих воззрений Таля, Корчного и их, правда немногочисленных, единомышленников, Петросян вместе с тем понимал, что возникновение этого нового подхода к шахматной борьбе основано на самом современном понимании шахматной стратегии. Он понимал, что этот подход в известном смысле выражает беспокойный, мятущийся дух нашей эпохи, которая изменила многие привычные, казавшиеся незыблемыми представления о Вселенной, о многих науках, о самом человечестве. Уже одно это должно было заставить вдумчивого, серьезного Петросяна подавить внутреннее сопротивление и уяснить, что же это такое — стиль Таля?
Были еще две причины, и очень основательные. Одна заключалась в том, что, отвергая по принципиальным соображениям творческий метод Таля и Корчного, Петросян вместе с тем (вот еще доказательство его творческой сложности и противоречивости) не мог не восхищаться чарующей прелестью комбинаций первого, безумной отвагой второго. И в этом будущий чемпион мира ничем не отличался от самого обыкновенного болельщика. Потому что какие бы многозначительные истины ни изрекали шахматные мудрецы по поводу позиционного искусства, в душе каждый из них, увидев эффектную комбинацию, млеет от восторга.
Второй, но для Петросяна очень серьезный аргумент в пользу современного, интуитивного, или психологического стиля (точное название ему так и не придумали) заключался в том неотразимо убедительном и действительно упрямом факте, что при всей «несерьезности», «авантюрности», «некорректности» своей игры Таль преодолевал любые препятствия на своем пути. В конце концов, победителей не судят!
Окончательно Петросян убедился в том, что нужно сделать «поправку на ветер», во время турнира претендентов 1959 года в Югославии. Он отправился туда с желанием драться за первое место. Куда там! Таль и успевший раньше Петросяна сделать поправку на ветер Керес затеяли такую сумасшедшую гонку, какой еще не видывали эти соревнования.
И, поразмыслив, он решил не ввязываться в эту историю: двое дерутся — третий не лезь. Шансов на успех у него в этой непривычной ситуации не было, а действовать на авось, насиловать свою натуру, менять свои привычки — этого Петросян, если бы даже и умел, никогда не стал бы делать.
Он согласен был играть несколько по-иному, по-новому, но только в том случае, если бы эта «новая» игра стала «своей». К тому времени, однако, поправку на ветер он еще сделать не успел…
Петросян занял третье место — вслед за Талем и Кересом. Если вспомнить, что в цюрихском турнире претендентов Петросян был на пятом месте, а в Амстердаме делил третье-седьмое места, то теперешний результат нельзя было не считать успехом. Но одно обстоятельство сильно снижало стоимость этого успеха. В Цюрихе Петросян отставал от победителя на три очка, в Амстердаме — на два, здесь же — на четыре с половиной…
Из Югославии Петросян вернулся под большим впечатлением от бескомпромиссности игры Таля. Вот, например, в двух партиях со Смысловым Таль вне всякого сомнения, некорректно жертвовал фигуры. Как ни странно, одну из этих партий он выиграл, другие закончил вничью. Полтора очка в двух проигранных партиях, черт побери! Да еще со Смысловым, который обычно безукоризненно реализует перевес.
Все дело в том, что, жертвуя фигуры, Таль стремился создать позиции, где все «висит», где угрозы вспыхивают то там, то тут, — словом, позиции, которые Смыслову не по нутру. И ведь что важно: Таль не ждал, когда такие позиции возникнут, — он сам создавал их, своей волей, идя, конечно, при этом на большой риск. «Мы не можем ждать милостей от шахматной природы, — словно говорил он своей игрой. — Взять их у нее — наша задача». И брал!
Петросян прежде действовал иначе. В годы, когда его девизом было «Безопасность — прежде всего!», Петросян фактически даже играл иной раз не «по позиции». Если позиция и вынуждала идти на обострение, он чаще всего уклонялся от этого «задания» и находил пусть менее перспективные, но более надежные пути. Потом он стал играть по позиции и в случае необходимости смело шел врукопашную.
Теперь и этого, оказывается, было мало! Теперь надо было самому создавать позиции, которые таили в себе возможности острой, энергичной игры, связанной, конечно же, с риском.
Вы уже знаете, что от случая к случаю Петросян действовал по этому способу. Помните, как он играл против Таля в рижском чемпионате? Но тогда это было исключением. В Тбилиси он стал играть так значительно чаще. Но Штальберг в заметках по поводу югославского турнира претендентов имел полное право написать:
«У Петросяна крепкие нервы, и ошибается он очень редко. Выиграть у него, пожалуй, труднее, чем у кого-либо из остальных участников. Кроме того, чемпион СССР является хорошим тактиком и тонко комбинирует, если получает такую возможность…»
Видите: если получает такую возможность. Петросян больше не хотел получать возможность, он хотел создавать ее сам. И не только с помощью маневрирования. Долгие годы он берег свой скрытый резерв — тактическое искусство. Настал момент использовать этот резерв.
В следующих двух чемпионатах страны — в XXVII, который проходил в Ленинграде, и в XXVIII, проходившем в Москве, — Петросян полностью отдается стихии борьбы, продолжая творческую линию, так ярко проявившую себя в тбилисском чемпионате. И в Ленинграде, и в Москве он борется за первое место со всеми вытекающими из этого последствиями.