Ботвинник был бесстрашный боец с железной волей. Он был непревзойденный стратег, опасный тактик, глубокий аналитик. На его творчестве учились целые поколения советских шахматистов, в том числе и Петросян. «На партиях Ботвинника я учился, когда мне было двенадцать лет, — заявил Петросян перед матчем, — и учусь на них и сейчас».
Нетрудно себе представить, с какой серьезностью, с каким всепоглощающим чувством ответственности относился Петросян к предстоящему поединку. Конечно же, он не проявил бы ни малейшего легкомыслия, если бы его поджидал и другой соперник: легкомыслие, небрежность, самоуверенность — все эти свойства, погубившие не одного одаренного шахматиста, были противопоказаны его натуре. И все же Ботвинник был для Петросяна самым грозным, самым опасным и самым уважаемым соперником среди всех смертных.
После турнира претендентов Петросян, отвечая на вопросы корреспондентов, заявил, что начал готовиться к матчу еще там, на Кюрасао. Это было в некотором смысле не совсем так: он начал примеряться к Ботвиннику задолго до Кюрасао. Последние четыре матча Ботвинника — со Смысловым и Талем Петросян комментировал на страницах газеты «Советский спорт». Он внимательно следил за ходом сражений и тщательно фиксировал, запоминал, а потом и подвергал анализу все сколько-нибудь значительные особенности этих матчей.
В пресс-бюро Петросян словно магнитом притягивал к себе остальных комментаторов, которые безоговорочно признавали его непререкаемый авторитет. Старшина пресс-бюро, как его в шутку называли, действительно быстрее и тоньше всех разбирался в сложных замыслах соперников и давал почти всегда безошибочные оценки возникавшим позициям.
Петросян не просто наблюдал трагедию Смыслова и трагедию Таля, которые не смогли противостоять сильной личности Ботвинника, — он должен был по ходу дела объяснять миллионам любителей шахмат, что же все-таки произошло. Но для этого, естественно, он должен был уяснить причины фатальных неудач двух талантливых гроссмейстеров.
Почему же Смыслов, изведав сладкое бремя чемпионства, не смог усидеть на шахматном троне?
Разумеется, можно было дать простой, но исчерпывающий ответ на этот вопрос: в матч-реванше не все зависело от Смыслова, Ботвинник оказался сильнее, и все тут. Но для Петросяна такой ответ был слишком прост. Существовало еще одно соображение, которое он не мог не принять в расчет: Смыслов проиграл последний матч Ботвиннику не только за доской, а еще до того.
Смыслов, конечно же, знал о редком умении своего противника препарировать сыгранные партии, безошибочно выискивая свои и чужие ошибки. Такое умение требует, помимо прочего, и незаурядного мужества. Только тот, кто не побоится бесстрастным взором исследователя заглянуть в себя, вскрыть и проанализировать свой ошибки и слабости, — только тот, потерпев поражение, может вновь выйти на арену уверенным в успехе. Сочетание мужественного характера бойца с беспощадной объективностью ученого помогало Ботвиннику получать абсолютно достоверные аналитические данные относительно себя и своих противников.
Смыслов, повторяю, знал об этом, но, как хорошо известно, многие шахматисты могут достойно перенести поражение, но далеко не каждый выдерживает искус победы. Смыслов не выдержал. Как показал третий и последний матч, он вышел на борьбу, втайне надеясь, что она не потребует от него полной отдачи сил. Матч начался с того, что Ботвинник нанес Смыслову одно за другим три поражения. И реванш состоялся…
Потом настал черед Таля. Он не взошел — взлетел на шахматный Олимп, бесцеремонно нарушив царивший там порядок и шокировав шахматных небожителей своим бунтарским духом. Не случайно одна из статей, посвященных победе Таля над Ботвинником, называлась «Переворот в шахматном королевстве». Не смена монархов, а именно переворот.
Но переворот, каким бы успешным он ни выглядел, надо было закрепить. Ботвинник в первом матче с Талем был сбит с толку совершенно для него непривычными, «партизанскими» действиями соперника. Когда же он заявил, что намерен осуществить свое право на матч-реванш, Таль должен был призадуматься.
Такое решение Ботвинника означало, прежде всего, что он тщательно исследовал причины своей неудачи и наметил глубоко продуманный план реванша. Нетрудно было предвидеть, что Ботвинник приложит все силы к тому, чтобы заставить Таля играть такие позиции, в которых его комбинационный талант не сможет полностью проявить себя.
До чего же разные по стилю, по характеру, по дарованию Смыслов и Таль, а ошибку они допустили одну и ту же: недооценили запас прочности Ботвинника, его волю к борьбе, главное же — умение извлекать уроки из своих поражений! В матч-реванше двадцатипятилетний Таль, находившийся в расцвете сил, в зените своих успехов, был разбит пятидесятилетним Ботвинником.
Петросян имел перед глазами печальный опыт своих предшественников, позволивших себе усомниться в могучей силе стареющего льва, полностью сохранившего, однако, эластичность мускулов, безошибочность реакции, зоркость взгляда. Но даже если бы Тигран не получил такого категоричного подтверждения неувядающей мощи Ботвинника, он все равно никогда не допустил бы подобной ошибки: он склонен был, как мы знаем, скорее переоценивать, чем недооценивать своих соперников. В этом было его существенное преимущество в сравнении со Смысловым и Талем.
Победа Таля над Ботвинником выглядела настолько убедительной, что среди широкой публики, а также среди некоторой части знатоков господствовало убеждение, что Ботвинник будет разбит и во втором матче, а может быть, и вообще откажется от своего права на реванш.
Петросян только скептически улыбался, слушая тех, кто верил в безусловную победу Таля в реванше. Он сам повторную победу Таля считал маловероятной. Петросян при этом исходил не только из анализа партий матча, но также из глубокого знания и понимания железной натуры Ботвинника и артистической, может быть, даже в чем-то богемной натуры Таля.
Но после Кюрасао вновь вспыхнули разговоры о том, что Ботвинник откажется от матча! Этому отчасти способствовал сам ветеран, который после победы над Талем заявил, что, возможно, и не будет больше выступать в матчах и что, во всяком случае, это будет зависеть от состояния его здоровья.
Кроме того, кое-кто, наверное, думал, что у Ботвинника может появиться желание уйти «красиво» со сцены, уйти непобежденным. При этом, однако, упускалось из виду, что такой шаг свидетельствовал бы о косвенном признании превосходства соперника; что это резко противоречило бы бойцовскому характеру Ботвинника; и, наконец, что в истории шахмат никому, даже мудрому Ласкеру, которому в момент матча с Капабланкой было пятьдесят три года, не удалось избрать такой «красивый» вариант. Шахматы сильнее даже самого сильного шахматиста.
Петросян не верил и в эту версию. Но он не исключал того, что Ботвинник рассматривал эту возможность, как иногда приходится в партии рассматривать плохой ход, прежде чем от него отказаться. В одном, однако, Петросян был твердо убежден — именно в том, что раз Ботвинник не отказался от матча, значит, пришел к выводу, что вправе рассчитывать на успех.
Поэтому с первого же дня Петросян стал обдумывать более общий стратегический и более конкретный тактический план предстоящего единоборства. Как играть? Это был не просто главный, но и, по существу, единственный вопрос, стоивший, однако, долгих и мучительных размышлений, колебаний и сомнений.
Чтобы ответить на этот вопрос, Тигран должен был прежде всего точно знать, что такое Ботвинник и что такое он, Петросян. Как выяснилось, даже крупнейшие знатоки шахмат имели по этому поводу во многом несхожие, а порой и резко противоречивые точки зрения.