— Поразительно! — вставил я.
— Прослышав об этом, я предложил свои услуги французским властям, — продолжал Холмс, — но французская полиция моего предложения не приняла. И вот с тех самых пор, когда бы ни случалось присутствовать при демонстрации кинетографа, я не могу не вспомнить об удивительной судьбе его изобретателя, — а думая об исчезновении Лепренса, естественным образом вспоминаю и Джеймса Филлимора.
— Этот Филлимор что, был вашим другом, а, Холмс?
— В жизни с ним не встречался, — покачал головой мой спутник. — Но поразительное исчезновение Филлимора в тысяча восемьсот семьдесят пятом году вызвало много толков, и я съездил в Лемингтон-Спа, чтобы поучаствовать в поисках. Среди вещей в его доме на Тэвисток-стрит была найдена студийная фотография мужчины лет тридцати; коллеги-банкиры подтвердили, что это портрет Джеймса Филлимора. Я сумел получить в свое распоряжение копию и накрепко запечатлел в памяти это лицо. И вот вообразите себе, Ватсон, в течение двадцати лет, даже когда странствия заносили меня в Лхасу или Хартум, идя в толпе, я не забывал вглядываться во встречных, выискивая в них сходство с Джеймсом Филлимором. Но теперь, когда минул уже тридцать один год, я склонен думать, что он исчез безвозвратно.
В этот момент освещение в зале приугасло, посетители смолкли. На сцену вышел мужчина, назвавшийся Эдвином Стентоном Портером, представителем компании «Эдисон». Он заверил нас, что благодаря витаскопу компания имеет возможность предложить зрителям полный спектр развлечений — комедии, драмы, картины живой природы — и что все это будет представлено нам в ходе сегодняшнего представления.
— Особенно мне хотелось бы привлечь ваше внимание к последнему пункту нашей программы, — обратился мистер Портер к затихшему, заинтригованному залу. — Не далее как сегодня утром наш фотограф вынес свой витаскоп на улицы Манхэттена. Он заснял подлинные сцены жизни Нью-Йорка, причем заснял их в естественном освещении. Жизнь как она есть! Леди и джентльмены, фотографическая съемка этих событий уже проявлена и доставлена в наш театр спустя всего лишь четыре часа после того, как они свершились!
Аудитория восторженно загудела. Мистер Портер меж тем продолжил:
— Остается надеяться, что в будущем в компании «Эдисон» будут созданы аппараты, посредством которых любое заслуживающее внимания событие — где бы оно ни произошло, на всем земном шаре! — будет заснято посредством замечательного витаскопа мистера Эдисона и немедленно спроецировано на экраны по всей планете!
Шерлок Холмс бок о бок со мной что-то пробормотал.
Тут мистер Портер покинул сцену, и внезапно мы оказались в кромешной тьме.
Безо всякого предупреждения на сцену ворвался, ринувшись прямо на зрителей, паровоз. В зале вспыхнула паника, сменявшаяся ахами и аплодисментами по мере того, как присутствующие осознавали, что страшная джаггернаутова колесница — не более чем движущееся изображение в одном из фильмов, снятых витаскопом мистера Эдисона. Признаюсь, я и сам привскочил в своем кресле, готовый бежать прочь от этой иллюзии, прежде чем Холмс образумил меня, схватив за руку:
— Спокойствие, доктор! Это всего лишь игрушка!
Я снова уселся, и программа продолжилась. Следующий фильм представлял собой живые картины: несколько пухлых дам в греческих туниках принимали различные позы. Засим последовало изображение океанических волн. Далее — отрывок из оперы «Фауст», если допустимо назвать оперой представление без музыки и пения, и я, должен сказать, был разочарован, что витаскоп записывает сцены из жизни, лишая их цвета и звука. Актерам приходилось исполнять свои роли, словно они глухонемые. И все-таки играли они замечательно, причем молчание сообщало им некое достоинство, которого говорящим актерам, надо сказать, часто недостает.
— Честное слово, Ватсон, — прошептал мне на ухо Холмс, — эта штука больше уже не игрушка! Только подумайте! После того как эти актеры умрут, их изображения еще долго будут ходить и жестикулировать перед поколениями, пока не родившимися!
Но нам уже демонстрировали второсортную комедию «Как миссис Джонс получила развод», а вслед за ней — еще более второсортную мелодраму «Поражение Чинг Лин Фу».
Холмс заерзал в кресле, проворчав:
— Лучшего инструмента обучения еще никогда не изобретали, а этот Эдисон тратит его на пошлейшие фарсы!
Теперь картинка снова сменилась, и нам показали пьеску под названием «Сон любителя гренков». Мужчина в сюртуке сидел за столом и поглощал свой ужин, состоявший из гренков по-валлийски с расплавленным сыром. Вдруг экран поблек и тут же вспыхнул — но, когда это произошло, тот же самый мужчина оказался уже в своей спальне, обряженный в ночную рубашку и островерхий ночной колпак. Преображение было моментальное, я и не заметил, как оно произошло. Мужчина в рубашке улегся в свою кровать, натянул на себя одеяло и с завидной легкостью погрузился в сон.