Почему старый профессор в этот теплый летний вечер поддался искушению возвратиться в прошлое, которое так долго пытался забыть? Вне всякого сомнения потому, что он понял, что ему следует наконец посмотреть правде в лицо, а не просто сопоставлять ситуации, как это он привык делать в течение всей своей жизни. Ненавязчивое присутствие Мореше побуждало к этому.
“Никогда не верь в то, во что ты веришь” — такими были последние слова Изианы перед тем, как она бросилась в реку. То ли она хотела этим сказать, что всё — иллюзия, вплоть до ее собственного исчезновения? То ли, наоборот, пыталась преодолеть веру, чтобы достичь убежденности? А может быть, эту фразу, такую тяжеловесную в устах юной девушки, она просто механически заучила и использовала в тот трагический миг в качестве финальной реплики актера, уходящего со сцены?
Адриан Сальва никогда не верил в сверхчувственное, в откровение, во все те понятия, которые образуют фундамент религий. Он верил в изобретательный гений человека, в его способность измышлять самые экстравагантные системы для заполнения Великого Отсутствия. С его точки зрения, люди создали Бога, чтобы наполнить смыслом пустоту вселенской загадки и чтобы озвучить, насколько это возможно, глубокое молчание, противостоящее самым существенным вопросам бытия. Однако не были ли эти вопросы иллюзией? Впрочем, Адриан не мог представить себе, что с исчезновением последнего человека, вселенная больше не будет мыслиться. Ибо что это за мир, которого никто не рассматривает? Но ведь и до возникновения жизни небесные светила уже вращались. Кто тогда ощущал материю?
— Мореше, что такое вера?
Вопрос сам собой сорвался с его губ. Иезуит, казалось, не удивился.
— Это верность.
— Верность чему?
— Некой памяти. Той, которая находится где-то по ту сторону воспоминаний и глубоко внедрена в каждого человека.
— То, что ты называешь “память”, я воспринимаю как отсутствие, пустоту,— бросил Сальва.
— Пустота зовет пустоту,— изрек Мореше.
Они молча продолжали свою прогулку. Потом, когда они вышли на Кампо Сан-Спирито, где возвышалось здание Братства Иисуса, Мореше сказал:
— Убить смерть в себе самом и в мире — вот единственная цель. Вера создает идолов, а всякий идол смертоносен, потому что он не что иное, как проекция нашего “я”. Идти надо к иконе, потому что она творит смысл и жизнь. Можешь ли ты понять это, старый резонер?
Сальва плохо понимал, что именно его друг называет иконой, и хотя он не сомневался в его интеллектуальной честности, он все же спросил себя, а не было ли это обыкновенным пируэтом словесной эквилибристики. Зато напоминание об идоле задело его за живое. В самом деле, разве человек не создает идолов, в которых он вкладывает собственное “я”? Впрочем, язык — разве он не главный из этих идолов? Слова “бог”, “человек”, “вселенная” — разве это не идолы? А глагол “верить”, в частности? Идол истины... Но также и идол сомнения? Остается только растерянность.
— Видишь ли, я прожил свою жизнь, решая идиотские проблемы, которые казались людям необыкновенными, потому что я добавлял в них свой особый стиль, юмор и еще кое-что, вследствие чего они полагали, что я проницателен, а они слепы, тогда как на самом деле я был более слеп и глух, нежели они; но стиль, стиль — это все! В мировом театре только искусство актерской игры помогает видеть смысл там, где нет ничего, кроме неразрешимой головоломки. Старина Гамлет на крепостных стенах Эльси-норского замка — вот кто действительно убеждает нас в своей подлинности. Актерская игра! Все остальное — это уже мертвые легенды, потерявшие всякий смысл.
И неожиданно Сальва понял, что легенда о Базофоне — это не что иное, как иллюстрация борьбы против обманчивых видимостей веры. Кто бы ни были составители этого текста, они подчинялись тому несомненному требованию, что юный герой должен был без устали сражаться с идолами всех мастей, и, рискуя навлечь на себя обвинение в богохульстве, они сталкивали его с различными верами первого века христианства, чтобы вовлечь в эту борьбу.
Расставшись с Мореше, Адриан Сальва тяжелыми шагами направился к гостинице. В течение этих последних часов он совсем не думал о своем расследовании — как будто зная о том, что судьба папы теперь в руках специалистов, он освободил себя от этой ответственности. Изиана с ее навеки потухшим взглядом Офелии полностью овладела его мыслями. Он с удивлением поймал себя на том, что сравнивает эту давно погибшую девушку с Базофоном, что сначала крайне удивило, а потом возбудило его воображение. Когда он подошел к гостинице “Альберто Чезари”, его шаг стал тверже, и он поднялся по лестнице даже быстрее, чем обычно позволяла ему его тучность. В комнату он вошел, запыхавшись.