И тогда в Раю состоялся чудесный праздник, в котором приняли участие все избранные. Потом Иисус включил Павла в личную охрану Его Святого Имени, а Перпера именовал Великим Епископом Высшей Тайны. Далее было исполнено песнопение “Те Deum”[22] и сожжено столько ладана, что божественная память не припомнит, чтобы над Небесным Иерусалимом когда-нибудь клубился такой густой дым.
“Готовятся великие события”,— подумал Иов”.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой присутствующие предаются размышлениям вместе с Адрианом Сальва, а Базофон устраивает свой быт среди избранных
— Замечательно,— воскликнул нунций Караколли.— Эти страницы окрашены самой чистой, самой невинной средневековой верой, разве не так? Ангелы, демоны, Иисус и Его Матерь, патриархи — все они так близки к нам, что кажется, мы в самом деле видим их и слышим их голоса.
— Монсеньор,— невозмутимо заметил Адриан Сальва,— не было ли нам обещано, что поговорить и поразмыслить мы выйдем в сад?
— Но ведь требуется разрешение...— возразил каноник, которому наконец удалось выключить магнитофон, выдернув штепсельную вилку из розетки.
— Мы можем это себе позволить,— заверил нунций.— Ведь мы не будем топтать цветы на клумбах, не так ли?
Все поднялись с мест. Профессор Стэндап выглядел крайне утомленным после тяжелых усилий, приложенных для того, чтобы пробиться сквозь дремучую средневековую латынь “Жития”, но никто не решился ему посочувствовать, понимая, что это вряд ли ему понравится. Итак, присутствовавшие при чтении “Жития святого Сильвестра” открыли застекленную дверь и вышли в сад на ученую прогулку, как это делали когда-то философы в Древних Афинах или во времена расцвета Флоренции приближенные Лоренцо Великолепного. И, конечно же, Сальва немедленно раскурил сигару, кончик которой часом раньше разрушил в пепельнице.
— Из-за этого смрада мы не можем наслаждаться благоуханием цветов,— осмелился заметить каноник.
— Зато он уничтожит всех насекомых,— продолжил его мысль Стэндап.
— Господа и дорогие коллеги,— начал нунций,— кажется непонятным, после того как мы прослушали эти две главы, так расторопно переведенные нашим уважаемым профессором, кажется непонятным, повторяю, почему церковная молния тех времен ударила по такому невинному жизнеописанию. Я с самого начала ожидал худшего. Но все вышло наоборот, мы очарованы этой историей, она доставила нам истинное удовольствие. Даже вы улыбаетесь, дорогой каноник, напрасно вы пытаетесь это скрыть.
— И поверьте, я сожалею об этом, так как мы видим здесь явное противоречие с постулатами нашей веры. Разве возможно, чтобы человеческое существо живым вознеслось на Небо? Только наша святая Богоматерь удостоилась такой чести, но и ей пришлось для этого сначала уснуть. Кроме того, она родилась безгрешной и не могла умереть. Этого не скажешь о нашем Базофоне, хоть он и стал Сильвестром.
— Гм-гм...— промычал Сальва,— не будем себя обманывать. Поскольку чудесное возникает по своим собственным законам, я не вижу причин, почему бы людям не шагать по воде, не въезжать в Рай верхом на ангелах — если, конечно, у них есть спина — или не советоваться с жабой-прорицателем. Главное в том, чтобы все это объединяла внутренняя логика. Что же касается веры — это уже другая сторона медали.
— Миллионы мужчин и женщин засвидетельствовали свою веру в то, что вы считаете чепухой! — бросил каноник, чье лицо побагровело от возмущения.
— Господа,— отвечал Сальва,— если я принял приглашение участвовать в вашей работе, то совсем не для того, чтобы дискутировать о верованиях, какими бы уважаемыми они ни были, а для того, чтобы отыскать рукопись, а потом ее проанализировать и высказать Его Святейшеству свое мнение по поводу того, каким образом следует рассматривать ее содержание с научной точки зрения. Поэтому не рассчитывайте, что я приму участие в этих метафизических спорах. Дело в том, что легенда — это не предмет теологии. В моем понимании, Вораджине был просто коллекционер в сочетании с веселым рассказчиком. Мог ли он верить во весь этот вздор? Но он знал, что народ, особенно деревенский, чувствовал в этом потребность.
— Короче говоря,— вмешался Стэндап, пребывавший в прескверном расположении духа,— покамест у вас нет никаких претензий к этой рукописи.