— Что с тобой? — спросил Сатана.
— Ква-ква! Это настоящий ужас, настоящий ужас...
— О чем ты?
Жаба подняла свои круглые, как шары, глаза и устремила взгляд на дьявола.
— Если это позволить, настанет конец богам.
— Богам?
— И богиням, и нимфам... Поклонники этого назарянина заимствовали у евреев все самое худшее: страх перед человеческим телом, презрение к развлечениям и радости, любовь к страданию...
— Достаточно,— прервал его Сатана.— Я знаю этих людишек. И что же ты мне посоветуешь?
Гадагон подумал, потом сказал:
— Тебе следует встретиться с богами.
— Но ты ведь знаешь, что к Зевсу я не имею доступа и что Олимп презирает нас. Для тех, которые считают себя праотцами Греции, мы всего лишь варвары, наподобие персов или скифов.
— Однако есть среди них один бог, который имеет все основания опасаться новой религии,— сказала жаба.— Это Гермес. Разве не говорят, что Христос претендует занять его место? Неужто мы не сможем найти общий язык с этим ярмарочным зазывалой, который обожает спекуляцию и торговлю, обратив его внимание на то, что он может потерять монопольное право на доходы с морских перевозок и портовых взиманий?
— Блестящая идея! — рявкнул Сатана.— Он сейчас в Александрии, где руководит чем-то вроде колледжа. Его ученики готовят там Полное собрание его сочинений. Вот и удобный случай к нему подступиться.
И он тут же решил отправиться к Гермесу лично. Дело было слишком важное, чтобы доверить его подчиненному. Гермес имел репутацию великого знатока диалектики, а в этом деле Сатана мог кого угодно заткнуть за пояс”.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
в которой Базофон возвращается на Землю, а ученые опять теряются в предположениях
Профессору Стэндапу стоило немалого труда закончить перевод этой главы. Каноник Тортелли корчил презрительные гримасы и возмущенно вскрикивал. Сцена, в которой Базофон остриг волосы у Самсона показалась ему нестерпимой; суд под председательством Соломона он посчитал еретическим; но это еще были цветочки. Когда Святой Дух и Иисус стали обсуждать, годится ли юноша на роль светоча Фессалии, несчастный каноник стал испускать такие горестные, такие зловещие вопли, что кардинал был вынужден попросить его покинуть зал, чтоб он смог на свежем воздухе прийти в себя.
Таким образом, чтение конца седьмой главы прошло относительно спокойно. Однако монсеньор Караколли не смог удержаться от замечания, что появление языческих богов, и в особенности Гермеса, в христианской легенде можно считать, по крайней мере, чем-то небывалым.
— Не создается ли впечатление, что автор хроники ставит на одну ногу Бога и Зевса, как будто Рай и Олимп — два государства, управляемые двумя разными императорами?
— Средневековый театр предлагает нам несколько подобных примеров,— заметил Сальва.— В “Тайне старого Адама” появляется Нептун, чтобы предупредить Еву о коварстве Змия. В “Мистерии новорожденного Младенца” в тот миг, когда рождается Иисус, мы видим Зевса и олимпийских богов, которые дрожат и вскоре падают со своих тронов под прибаутки ангелов.
— Coeli enarrant gloriam Dei[35],— прошептал Его Высокопреосвященство.
— А вы, профессор, что об этом думаете вы? — спросил нунций, оборачиваясь к Сальва.
— Я думаю, что этот текст продолжает развивать образ варвара, обращенного в христианство. Базофону очень нелегко понимать духовный язык. Для него быть назореем — это иметь сильные руки. Но что мне кажется весьма поучительным, так это постоянное обращение к Иосифу-плотнику. Молодой человек заинтересовался чисто прагматическими уроками своего учителя. Там, где мудрейшие патриархи потерпели полное поражение, покровитель плотников достиг успеха. Словом, Базофон приобщается к цеху мастеров обработки дерева. Он получает палицу — знак, что время ученичества для него закончилось. Посмотрим, куда приведет нас этот драгоценный подарок.
Но в этот самый миг дверь в зал святого Пия V отворилась словно под напором сильного ветра. От неожиданности присутствующие повскакивали со своих мест. Вошел швейцарский гвардеец с алебардой в руке, потом немного посторонился, пропуская священнослужителя, с которым до сих пор мы не имели чести встречаться, преподобного отца Жозефа Мореше, французского иезуита, профессора богословия на католическом факультете Парижского университета, известного своими трудами по древнему христианству, в частности, по иудео-мессианству. Маленький, сухопарый, мускулистый, с живым взглядом, он мелкими шажками пересек зал, сдержанно поклонился кардиналу, обменялся дружеским рукопожатием с монсеньором Караколли, приветствовал легким наклоном головы профессора Стэндапа и, к изумлению трех первых, упал в объятия Сальва.