Теперь Гермоген и великан временно объединились, чтобы выступить против римлянина.
— А откровение? А богоявление? А сновидения?
Римский воин рассмеялся так громко, что его кляча шарахнулась в сторону и чуть не упала на обочине дороги.
“Вот оно — состояние умов,— думал Базофон.— Надо хоть немного навести здесь порядок. Разве мне не представился случай живым посетить Небо и собственными глазами увидеть вещи, в которые другие верят, не имея никакой возможности убедиться в истинности своей веры? Я должен выступить как свидетель, а если мне не поверят, я пущу в дело палку!”
И он заговорил, чеканя каждое слово и обращаясь к троим спорщикам, которые внезапно притихли.
— Я, Базофон, сын наместника Марциона, имел честь подняться в небесные сферы и там убедиться, что ваши религии и ваши философии выеденного яйца не стоят. Я видел и Святого Духа, и Богородицу. Я мог бы встречаться с Мессией, но Он постоянно был занят. Что касается Бога-Отца, то лишь архангелам дозволено к нему приближаться, при этом им приходится оборачиваться к Нему спиной, чтобы не ослепнуть и беспрерывно махать своими огромными крыльями, чтобы не обжечься на жгучем жару, который исходит от божественного Очага.
Гермоген очнулся первым.
— Что за чушь ты нам рассказываешь? Все ли у тебя в порядке с головой?
Потом опомнился римлянин и страшным голосом заорал:
— Это жид! И даже еще хуже — это фанатик из секты так называемого Христа! Я встречал таких в Афинах. Они похваляются, что только им известна дорога к спасению. Они устроили заговор против императора. Рассказывают даже, что они разбивают статуи богов и насмехаются над нашими древними традициями.
Великан скорчил гримасу, которая выражала глубочайшее презрение, и бросил:
— Никто не может сравниться с непобедимым Солнцем. Иудеи со своими верованиями не имеют никакого будущего, оно принадлежит богу Митре.
— Чепуха,— сказал Базофон,— я был на Небе, и вашего Митры я там не встречал. А если уж говорить о непобедимом Солнце, так это будет Мессия, воскресший из мертвых. А все эти Орфеи, Озирисы, Гермесы, Митры — лишь плоды досужих вымыслов, созданных истощенным умом ваших философов!
Ответом ему был настоящий содом. В один миг караван распался. Ослы и кони понеслись галопом в разные стороны, а их всадники истошно орали, пытаясь их остановить. Гермоген прошептал на ухо сыну Сабинеллы:
— Все это может окончиться для тебя очень плохо. Ты сам убедился, что последователей твоего Христа не любят. Поменяй веру, так будет лучше!
— То, что я видел,— я видел. А с теми, кто мне не верит, я готов сражаться!
Суматоха прекратилась. Римский воин и великан, поклоняющийся Митре, привязали своих коня и осла и подошли к Базофону, который все еще сидел верхом на осле. Они были разъярены.
— Как римский гражданин и, более того, как воин непобедимого войска божественного императора Траяна, я не потерплю, чтобы какой-то сопляк публично поносил религии, признанные сенатом. Это богохульство, и посему ты должен быть наказан.
И с этими воинственными словами он обнажил меч, висевший у него на бедре. А Базофон тем временем спешился со своего осла.
— Сейчас он выбьет из тебя спесь,— поддержал легионера великан.— Посмотрим, спасет ли тебя твой распятый на кресте раб от римского могущества, которое гарантирует нам порядок и мир.
— Послушай-ка,— сказал Гермоген,— сейчас же попроси прощения у этих благородных лиц, и я уверен, что они благосклонно...
— Никогда! — воскликнул Базофон.— Эти люди не знают, кто я такой. Пусть подходят, если им хочется отведать моей палки!
Римский воин осклабился и одним прыжком бросился на юношу, чтобы нанести ему удар. Но Базофон увернулся, да так ловко, что римлянин потерял равновесие и растянулся во всю свою длину на дороге. Его ярость от этого лишь усилилась. Вскочив на ноги, он испустил такой ужасный вопль, что никто из наблюдавших это зрелище не сомневался: его месть будет страшной и беспощадной. Однако палка Иосифа принялась за дело так решительно, что никто не мог понять, как сыну Сабинеллы удавалось вертеть ею с такой удивительной сноровкой. В действительности Базофон и сам этого не знал. Ибо не он махал палицей, а палица сама тащила за собой его руки и делала это с таким вдохновением и азартом, что они с трудом ее удерживали.
Римлянин был ошеломлен этим градом ударов, которые беспрестанно сыпались на него, и хоть он и пытался как-то защититься от них, но вскоре не выдержал и свалился в дорожную пыль, и на этот раз ему уже не удалось подняться. Присутствующие, пораженные такой молниеносной развязкой, застыли на несколько минут, потом, не проронив ни звука, предусмотрительно отвернулись от этой сцены и, натянув поводья своих коней и ослов, продолжили путешествие. Они опасались гнева римлян, чей военный лагерь, со своими палатками и знаменами, расположился на окраине Саламина.