— Ты богохульствуешь! Наш царь мыслил так же, как и ты. Он целые часы проводил в молитвах перед этой жалкой простыней. А в это время его царство приходило в упадок. Поэтому мне пришлось взять бразды правления в свои руки. Непонятно, почему я разрешаю тебе все это говорить?
— Потому что никто не запретит мне говорить правду.
— Самонадеянный глупец! Я с тобой так разговариваю, потому что в любом случае ты умрешь. Значит ты считаешь, что я должен поклоняться этому клочку ткани? Я прикажу бросить его в огонь. И тебя вместе с ним. Стража, схватите этого умника!
На этот раз Базофон не пытался сопротивляться. Ему связали руки за спиной после того, как вырвали из них посох. Потом, по указанию наместника, его отвели в часовню с остроконечным шпилем, где когда-то был выставлен саван”.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ,
которая перенесет читателя в Польшу, где он встретится с весьма любопытными учеными и узнает нечто новое о загадочном “Житии”
Монсеньор Караколли переводил несколько последних страниц с большим трудом. Текст, казалось, изменил свою структуру, в нем появились целые россыпи непонятных слов и выражений, казалось, автор был склонен к вычурности стиля. (“И не удивительно!..” — подумал Сальва.) Таким образом, нунций, дочитав до конца семнадцатую главу “Жития”, не удержался от горьких сетований:
— Что мы узнали из этой истории, кроме того, что Базофон умел хорошо драться? Его сошествие в Ад — это классика. Искушение женщиной — тоже не новость. О, мы только теряем время! Что же все-таки случилось с беднягой Стэндапом?
— Я с вами не согласен,— возразил Сальва.— Во-первых, мне кажется, что упоминание о Христовом саване не лишено интереса в тот момент, когда наши ученые уделяют столь пристальное внимание туринской плащанице. Вы должны понимать, что весьма интересно выяснить, мог ли мандильон, доставленный из Эдессы в Константинополь в 944 году, оказаться во Франции в семье де Шарни в 1353-м. Ибо если это действительно так, то кусок ткани, упоминаемый в “Житии”, есть не что иное, как этот мандильон, а следовательно, он же является знаменитой туринской реликвией. Мандильон — это, собственно говоря, эллинизированное арабское манду л, что переводится как саван .
— Сирийская рукопись, которая в данное время находится в Санкт-Петербурге и датируется концом пятого века,— сказал Мореше,— свидетельствует о необычной переписке между царем Абгаром и Иисусом, той самой, о которой упоминается в нашем манускрипте. Я могу также подтвердить, что в Национальной библиотеке в Париже имеется “Новый Завет”, переписанный в 1264 году, где приводится эта легенда, а одна из Ватиканских рукописей 1584 года содержит ответ Иисуса. Таким образом, речь идет о древней традиции, дожившей до эпохи, в которую появилась венецианская редакция нашего “Жития”.
— Конечно, конечно! — воскликнул нунций, теряя терпение.— Но все эти соображения никоим образом не помогут нам отыскать профессора...
— А почему бы и нет? — возразил Сальва.— Дело в том, видите ли, что профессор понял раньше нас, что все это значит. И сделал выводы.
— Какие выводы?
— Он решил отправиться в Польшу.
— Ma come, in Pologna?[48]
На этот раз нунций Караколли спросил себя, а все ли у Сальва в порядке с головой? Решил отправиться в Польшу? А почему в Польшу?
— Потому что человек, который совсем недавно занимался подделкой рукописи,— поляк. Здесь наличествует пересечение доказательств, которое Стэндап уловил. Поэтому нам тоже нужно немедленно отправляться в Краков. Мы и так уже потеряли слишком много времени.
— Почему в Краков? — спросил монсеньор Караколли.
— Потому что именно там находится главный польский центр средневековых исследований. Наш мастер подделки работал там. Потом он привез псевдорукопись в Ватиканскую библиотеку и подменил ею аутентичную, упрятав последнюю в какую-то другую папку. Вот и все.
— Возможно ли это? С такими мерами предосторожности, со всеми этими системами электронного оповещения? — спросил отец Мореше.
Адриан Сальва снисходительно улыбнулся.
— Эти электронные системы рассчитаны лишь на то, чтобы предупреждать кражу, то есть чтобы никто не мог вынести отсюда тот или иной документ. Будучи закоренелыми прагматиками, американские инженеры не могли даже предположить, что кому-то придет в голову внести сюда какое-то произведение, ведь рукописи обрабатываются в лабораториях Ватикана и читать их разрешается только здесь. Таким образом, любой может притащить сюда все, что ему заблагорассудится. Никому до этого нет дела.