Он опять засмеялся, но беззвучно, надувая свои румяные щеки, жмуря хитрые глазки. Он явно забавлялся, этот плут. Это только усиливало раздражение Сальва.
— Если вы так хорошо знакомы с Кожушко, не объясните ли вы нам, каким образом этот документ оказался в Риме?
— О, конечно. Он был в багаже кардинала Войтылы, когда после кончины Иоанна Павла I он отправился в Рим на конклав. Монсеньор Ольбрыхский полагал, что рукопись достойна находиться в Ватиканской библиотеке. Это был как бы подарок польской церкви Вечному Городу.
— Разве вам не было известно, что последняя часть рукописи — подделка? Я хочу сказать: не только копия, но и подделка?
Старик встревожился.
— О какой подделке вы говорите?
Сальва, которого время от времени дополнял Мореше, объяснил, какое участие принял Кожушко в изготовлении рукописи, что, казалось, крайне удивило капуцина. Он не был специалистом по Средним векам, поэтому ни Базофон, ни Гамальдон не возбудили в нем ни малейшего интереса.
— Конечно же, мир — это обман,— наставительным тоном сказал капуцин,— Один Бог — истина. Но как не совершить ошибку, пытаясь к Нему приблизиться? Разве Бог постигнутый — это не иллюзия, всегда далекая от Абсолюта? Мы обмануты своим ослеплением, но взгромождая иллюзию на иллюзию, сможем ли мы достичь Неба? Мы обречены на незнание.
— Святой отец,— сказал Сальва,— я не для того сюда пришел, чтобы философствовать. Мне нужно только убедиться, что епископ Ольбрыхский не сомневался в подлинности документа. Это действительно так?
— А почему он должен был сомневаться? — спросил монах.— Кожушко человек ученый. Возможно, ему и пришлось отреставрировать некоторые части произведения, если вы это имеете в виду...
Они покинули архиепископство без сожаления. Все эти люди, с которыми они встречались, были бесплотными, как призраки. Они напоминали актеров без ангажемента, которые тщетно ожидают поднятия навсегда опущенного занавеса. Зал был пуст. Скамейки изъедены червоточиной. Густая пыль покрыла красный бархат праздника, который никогда не возвратится.
— О чем ты думаешь? — спросил Мореше по дороге в аэропорт, куда они незамедлительно направились.
— Об игре, в которую мы играли в детстве. Она называлась “Мистигри”. Суть ее заключалось в том, чтобы избавиться от карты, которой нельзя было найти пару. Здесь та же ситуация. Все улыбаются, но есть среди них один, у кого в руках Мистигри. И он хочет от нее избавиться, подсунуть ее мне. Кто он?
— Мы оставляем Польшу, не отыскав Стэндапа,—- с грустью заметил Мореше.
— Нет, мы все же его нашли! — не согласился Сальва.— Мы знаем, что он приезжал в Краков и встречался с теми же статистами, что и мы. Потому что, надеюсь, ты понял: мы здесь видели хорошо разыгранный спектакль. Нас вежливо водили туда, куда желали повести. Сейчас нам вроде бы все ясно. И однако же, поверь, все это не более чем чернильная жидкость каракатицы, выпущенная, чтобы скрыть от нас гораздо более важную истину.
— Ты полагаешь, все эти люди нам лгали?
— Я думаю, что, сами того не осознавая, они принимали участие в гораздо более масштабной лжи. Они существуют как бы во сне. Похожие на лунатиков, они больше не принадлежат миру бодрствующих. Ужасное общество, если оно до такой степени анестезирует умы!
— Кого ты критикуешь в данный момент? Партию или Церковь?
— Обеих, конечно.
Мореше пожал плечами, но только из принципа.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,
из которой читатель узнает, что “Житие святого Сильвестра" — это зашифрованный документ, и в которой Базофон освобождает Эдессу от тирана
А сейчас, дорогой читатель, возвратимся в Ватикан, где нас ожидают нунций Караколли и Базофон, один, погруженный в самые мрачные мысли, другой на пути к часовне с остроконечным шпилем, где хранился Саван. После отбытия Сальва и Мореше нунций задал себе тысячу тревожных вопросов по поводу “Жития Сильвестра” и, несмотря на свои похвальные усилия, не смог ответить ни на один. Поэтому он был весьма обрадован, когда путешественники опять появились в клубе “Agnus Dei”.
— Ну как, нашли профессора Стэндапа?
Таким был его первый вопрос и прозвучал он так настойчиво, что Сальва не счел возможным не ответить сразу.
— Он был в Кракове, его привел туда тот же интерес, что и нас. Я очень хотел бы надеяться, что ему удалось благополучно возвратиться в Англию.
— Не предупредив нас об этом? — возмутился нунций.— Об этом и речи не может быть! Такой воспитанный человек! Cosi per bene![49]
— Возможно, он подумал, что Ватикан впутал его в историю, имеющую очень мало общего с католической религией,— бросил Сальва.