— Значит, вы полагаете,— сказал нунций,— это наше “Житие святого Сильвестра” использовалось таким же образом агентами Москвы?
— Очевидно, для этого применяли текст, составленный Кожушко, который, вне всякого сомнения, сохранил у себя копию или передал ее тем, кто заказал ему эту работу. Таким образом, в любой момент информация, которую Ватикан желает сохранить в секрете, может быть отправлена в Польшу или из Польши с помощью этого кода.
— Но ведь,— сказал Караколли, все более и более напуганный,— получается, что этот шпион находится в непосредственном контакте со Святейшим Отцом. Это член Курии!
— Достаточно быть и секретарем, приближенным к Его Святейшеству,— поправил Сальва.— Он передавал свое сообщение прямым текстом кому-то из служащих Ватикана, а этот последний шифровал его с помощью страницы “Жития”, назначенной на этот день. Очевидно, когда мы обнаружили рукопись, эта маленькая игра прекратилась. Наши неосторожные коллеги наверняка сейчас изобретают другую.
— Надо немедленно предупредить кардинала Бонино,— сказал прелат.— Ответственность слишком велика.
— На вашем месте, я бы от этого воздержался,— посоветовал Сальва.— Если наши предположения обретут гласность, мы не сможем забросить свои сети так, чтобы в них попался главный виновник. Я думаю, что поляки, которые без лишней огласки покинули Ватикан, имели доступ к папке и занимались шифрованием. В Кракове они разыграли невинных, но я ведь не совсем идиот. Зато секретарь, приближенный к папе, не может удалиться внезапно.
— Увы! — вскричал Караколли.
Его лицо вдруг стало смертельно бледным. Он тяжело опустился в кресло. Его нижняя губа странно дрожала. Наконец он глубоко вздохнул и выпалил:
— Отец Штреб был обнаружен мертвым в своей постели вчера утром. Он был личным секретарем кардинала Катальди, который, как вам известно, является доверенным лицом Его Святейшества.
— А расследование проводили? — спросил Сальва.
— Говорят, он отравился. Но ведь человек верующий не мог этого сделать, не так ли?
— Это подтверждает мою догадку,— сказал Сальва.— Нам остается только продолжить чтение этого злополучного “Жития” — вдруг удастся обнаружить еще что-нибудь любопытное — и надеяться, что профессор Стэндап сумел покинуть Польшу живым. Впрочем, мы скоро об этом узнаем. Я телеграфировал в Лондон — попросил сообщить, действительно ли он возвратился.
— Я не могу больше переводить...— пролепетал нунций.— Все это слишком ужасно.
— Однако это необходимо. Вы единственный, кто способен это сделать.
Нунций тяжелым шагом направился в библиотеку, где рукопись каждый вечер укладывали в сейф, ключ от которого отец Грюненвальд хранил у себя. Адриан подумал: “Сознание — это взбесившийся компас, неспособный провести различие между собой и вещами, собой и людьми. Оно не умеет владеть собой в том измерении, где оно имеет доступ только к частицам истин, многие из которых напоминают иллюзии”.
“Святой Дух помчался к Христу, которого нашел в глубокой задумчивости, и сказал ему:
— Мы должны действовать немедленно. Свидетельство вашего воскресения подвергается угрозе быть сожженным в Эдессе.
— Вы говорите о саване, который я оставил в гробнице? Очертания моего материального тела отпечатались на нем в тот самый миг, когда я обрел тело бессмертное. Было бы хорошо, конечно, если бы эта реликвия сохранилась на столетия в память о том, что произошло. Но объясните мне, что случилось?
— Ваш Сильвестр решил, не знаю уже, по какой причине, выступить против наместника, который правит в Эдессе. Этот город лихорадит. Его царь исчез. Базофон обвинил наместника и в страданиях народа, и в исчезновении монарха, что разъярило владыку, и он готов — чисто человеческая логика! — сжечь ваш погребальный покров.
Иисус рассмеялся от чистого сердца, глядя на расстроенный вид Параклета.
— Вы никогда не поймете людей. Вы — Дух; они же сделаны из внутренностей, кожи, мозга, костей и совсем ничтожного количества духа. Способны ли вы разглядеть ту темноту, которая соединяет их с землей? Но именно эта темнота и делает их такими близкими мне. Что бы я об этом знал, если бы не вышел из лона женщины, если бы, как и они, не страдал в человеческом теле, не рассуждал, используя голову, не любил в этом странном измерении сердца и если бы, как и они, не боялся смерти? Вы никогда не постигнете эту головокружительную тайну.
— В любом случае, если мы не будем действовать быстро, Базофон превратится в пепел, и ваш саван вместе с ним. Наместник, как мне кажется, настроен решительно.