— Мы — боги и, следовательно, бессмертны, — заметил Зевс. — Что с нами может случиться?
Тут вошел Аполлон, такой прекрасный и молодой, что Юнона невольно залюбовалась им.
— Величайший, у меня украли мой облик.
— Кто же?
— Тот иудей, считающий себя сыном Иеговы. Его даже прочат управлять Солнечной колесницей вместо меня. Это недопустимо!
— Конечно, конечно! А этот Иегова стремится занять мое место, не так ли? Все это мне кажется достойной сожаления галиматьей. Эти иудеи поистине поражают.
— Однако лживая вера распространилась не только среди евреев. Даже сама Греция… стыдно сказать…
Зевс нервным движением погладил свою величественную бороду. Потом спросил: — А что делает Гермес? Разве не поручил я ему обновить свою систему?
— Он сочиняет.
— Дорогой Аполлон, я знаю, что ты никогда особенно не ценил его, но люди питают к нему слабость. Одним словом, для нас настал момент объединиться. И прошу тебя, никаких ссор.
— Мне донесли, что Небо послало на Землю выдающуюся личность, чья задача — пополнить учение Распятого.
— Выдающийся?
— Это суровый и безжалостный молодой человек, единственное достоинство которого, как кажется, заключается в непревзойденном умении драться палкой. И я его остерегаюсь. Не разумно ли было бы приблизить его к себе и поточнее узнать, что он собой представляет и какова его цель?
— Поступай как знаешь, — зевая, проговорил владыка.
Не самое ли время передохнуть? Вся эта суета раздражала Зевса. Сон для него был убежищем, в котором он мог обо всем позабыть. И он укрылся в нем.
А тем временем на острове Кипр, в окрестностях Саламина, готовились к военным игрищам. В центре лагеря соорудили помост для командующего и его штаба. Войско было построено в каре, определены границы арены. Римляне страстно любили эти развлечения, которые устраивали по поводу любого события или просто по настроению.
Басофон хорошо выспался и оказался в лучшем положении для участия в состязании; он не сомневался, что легко выиграет с помощью своего посоха. Четверо же стражей попросили командующего принять их и объяснили, что юноша одолел их с помощью какой-то магии. Однако жалоба эта лишь еще больше возбудила его любопытство, и он порешил, что после битвы на палках каждый участник должен показать свое искусство владения мечом. От сети и трезубца он отказался: это оружие больше подходит гладиаторам.
И вот час пробил. Загудели трубы. Командующий и офицеры заняли места на помосте. Затем по сигналу начались первые поединки. Басофону предстояло выступить позднее, в конце первой половины состязаний. Своего противника он еще не знал. Но ему не терпелось показать себя, и, подняв посох, он без приглашения ринулся к первой паре.
Не знал он еще, что подарок Иосифа мог только отвечать на оскорбления или вступаться за правое дело, но оборачивал все против своего владельца, коль скоро тот решал использовать его без достаточного основания. А так как на этот раз дело не было ни правым, ни справедливым, посох так и остался посохом: простым куском дерева. К счастью, Самсон научил своего ученика нескольким приемам отражения ударов и нападения. С трудом избежав ранений, Басофон, не закончив схватки, устало вернулся в палатку.
— Это и есть ваш непобедимый боец? — спросил Брута командующий.
— Он бережет себя для своей битвы, — ответил центурион, в глубине души опасаясь худшего. Ему хорошо был известен противник Басофона: эфиоп, огромного роста и беспощадный. Поговаривали, что он питался человечиной. Сойдя с помоста, Брут пошел в свою палатку, где нашел Басофона вытянувшимся на ложе; тот обливался потом, тяжело дышал, а лицо его было красным, как кирпич.
— Что с тобой? Ты заболел? Почему ты ввязался в этот бой и позволил побить себя?
Крайне раздраженный, Басофон отвернулся к стенке и не ответил. Центурион продолжил:
— Я прослыву лжецом в глазах начальства. Приди в себя, прошу тебя! Не я ли спас тебя от обвинения в богохульстве?
— Все это правда, — простонал юноша, — но я ничего не могу… Посох не слушается меня…
— Почему он тебя больше не слушается?
— Не знаю. Может, я огорчил плотника Иосифа?
— Послушай, — сказал центурион, — мне кажется, я понимаю, что произошло. Посох не повинуется тебе, если ты не защищаешь дело этого Иосифа. Он один из почитателей Кристуса?
— Он его родной отец.
— Тогда перестань молоть чепуху, а лучше сосредоточься на этой мысли. Посох не будет тебе защитой, если ты не будешь биться во имя твоего бога.
Басофона это мало убедило. Он все приписывал своей доблести. А тут с ним случился приступ слабости — вот и все. Центурион отошел от него весьма обеспокоенный. Выходя из палатки, он столкнулся с солдатом, который сказал:
— Мы знаем, что вы покрываете волшебника, и обо всем расскажем генералу, если вы не поможете нам его наказать.
— Что я должен сделать? — спросил Брут.
— Помешать ему драться палкой. Именно в ней и таится волшебная сила.
— Но вы же сами видели, что с мечами он не справится. Палка оказалась бесполезной.
— Это уловка! — воскликнул побитый страж. — Вы сговорились с волшебником, потому что тайно принадлежите к той же секте, что и он. Разве вы не были сторонником того иудея с ослиной головой, который взбунтовался против императора?
В этот момент приплелись три остальных стража.
Первый сказал:
— Брут околдован богохульником. Можем мы еще ему повиноваться? Мы выдадим его властям.
А между тем поединки продолжались. Центурион прошел на свое место рядом с командующим и офицерами. Он лихорадочно ждал начала схватки между Басофоном и эфиопом. Когда момент настал, на арене появился колосс. Черный, лоснящийся, гримасничающий, он держал толстенную палицу, которая в его огромных ручищах казалась соломинкой. Его приветствовали восторженными криками, ибо всем была известна его неукротимая отвага, сочетающаяся со страшной силищей.
Басофон по сравнению с ним казался карликом, а посох — детской тросточкой. К тому же бой, в который он недавно легкомысленно влез, оставил на нем отпечаток: он покачивался, как пьяный. Удивленные зрители сначала встретили его молчанием, затем по рядам пробежал шумок, а потом последовал всеобщий взрыв смеха.
— Вы решили повеселить нас этим мальчишкой? — строго спросил командующий.
Центурион не нашел что ответить. А эфиоп уже вертел над головой свою дубину, собираясь нанести удар, но Басофон, отпрыгнув в сторону, уклонился от удара. Однако негр не терял времени и, пока Басофон восстанавливал равновесие, опять ударил, попав ему по плечу. Публика завопила от восторга, ожидая развязки. А четверо стражей ликовали и кричали сильнее всех. Тут встал Брут и, движимый какой-то силой, перекрыл своим голосом весь этот содом.
— Басофон! Вспомни о Кристусе!
Плотная тишина окутала всех. Командующий, мертвенно бледный, повернулся к центуриону.
— Что вы сказали? Вы, случаем, не последователь этого иудея? Стража, арестовать центуриона!
Басофон вышел из оцепенения. Посох завибрировал в его руках, напрягся, словно леопард перед прыжком. И когда четверо стражников подошли к помосту, наш плотник устремился к ним, влекомый чудесным посохом. Несколько быстрых вращений — и солдаты оказались распластанными на земле, к великому изумлению зрителей.
Эфиоп, свидетель скорой расправы, застыл в оцепенении в центре арены. Опомнившись, он побежал к Басофону, державшему на расстоянии первый ряд солдат, которые были в ужасе от увиденного. Не пробежал черный колосс и трех шагов, как сын Сабинеллы ринулся ему навстречу и нанес ему град ударов по голове, груди, животу — так, что у мастодонта подломились колени и он упал лицом в пыль.