— О, — кокетливо произнесла девушка, — каков герой! Какие мускулы, какая отвага! Могу я присесть рядом с вами на минуточку?
— Девушка, — недовольно сказал епископ, — проходи своей дорогой! Разве ты не видишь, что мешаешь нам?
— Да нет же, — возразил Басофон. — Садись. Настало время веселья. Ты умеешь петь? Танцевать, быть может?
— Я станцую. — И она окликнула двух музыкантов.
— Подумайте хорошенько! — предупредил его епископ.
— Христос любил песни и застолья, — мягко ответил Басофон. И, хлопая в ладоши, он задал ритм музыкантам, а потом девушка стала импровизировать в танце, к огромному удовольствию мужчин, усевшихся вокруг. Тут попугай вспрыгнул на плечо молодого человека и проскрипел на ухо:
— Это говорю тебе я, Гермоген: ты делаешь большую ошибку. Ты сто крат не прав!
— Помолчал бы! — отмахнулся Басофон, слегка ударив его по клюву, что весьма огорчило попугая.
— Я лучший ученик Гермеса, превращенный в диковинную птицу. Я и так смешон! А тут еще меня одернул этот юнец! Какой позор!
— Послушай, — сказал римлянин Брут, превращенный в осла, — тебе известно, что должна пройти ночь, прежде чем наступит день. Смирись со своим положением. Ты выйдешь из него великим.
Но Гермогена совсем не устраивала такая философия. Он с тоской спрашивал себя, обретет ли он вновь когда-нибудь человеческие черты. Не должен ли он был отправиться в Вифинию к губернатору Каю Плинию, чтобы склонить его на борьбу с фанатизмом последователей Христа? А сейчас он находился среди этих гнусных почитателей мертвого бога — и это он, ставший его домашней птицей, его попугаем!
А между тем девушка, завладевшая вниманием Басофона, продолжала его соблазнять, что было совсем не сложно. Дьявол Абрахас точно угадал: у этого Ахилла была своя пята. Так и вышло: после танцев пара удалилась в опочивальню, примыкавшую к пиршественному залу.
— Господи, Христос! — воскликнул Параклет. — Ваш Сильвестр сейчас попадет в сети, расставленные ему адом!
— Как это? — вопросил Иисус.
— Эта эфиопка — чудовище! Взгляните, что у нее внутри: гнойные черви копошатся в ней, их больше, чем в навозной куче. Ваш светоч Фессалии сейчас заразится!
— Пускай этот дурачок заполучит небольшую болезнь. Разве вы не знаете, что спирохета возбуждает ум?
— Но ведь это болезнь!
— Что вы об этом знаете? Болезнь — это наследие Змея. И тем не менее человеку удалось обратить ее себе на пользу. Я доверяю ему.
Решительно Святой Дух все меньше и меньше понимал свое второе «Я», которое сотню лет тому назад спустилось на Землю, дабы спасти человечество, которое тем не менее до сей поры осталось все таким же заблудшим и развращенным».
— Ах, — вздохнул нунций, — к счастью, вы предупредили меня, что речь в этой части идет об исламском памфлете!
— Отметьте, — заметил отец Мореше, что идея заражения Сильвестра венерической болезнью идет от дьявола и что Христос подумывает обратить зло в добро, расстроив тем самым план Злого Духа.
— Это еще ничего! — подчеркнул Сальва. — Абрахас — слово гностическое. Есть невольное смешение понятий философии магов и Зла. Ислам считает христианство смесью теории гностиков и язычества, не так ли?
Тут швейцарский гвардеец объявил о приходе комиссара Папини, который, войдя, щелкнул каблуками, по-военному приветствовал присутствующих и остался стоять в дверях. Лицо бывшего офицера карабинеров было свинцового цвета, что свидетельствовало о нелегких днях накануне.
— Монсеньор, отец мой, господин профессор, примите выражения моего почтения и простите меня за бесцеремонное вмешательство в вашу научную работу, но на мне лежит тяжкая обязанность сообщить вам очень печальную новость.
— Говорите, — потребовал нунций, которого весьма раздражало манерное словоизлияние комиссара.
Тот, подобно актеру в последнем акте драматической комедии, продвинулся на шесть шагов и нарочитым шепотом, слышным всем, произнес:
— Найден профессор Стэндап.
— Так что же! — воскликнул прелат. — Продолжайте, прошу вас.
— Тело его нашли в Варшаве. Ужасное дело! Посольство Великобритании…
— Именно этого я и боялся, — сказал Сальва, направляясь к застекленной двери, выходящей в сад.
Нунций тяжело дышал и, возможно, молился, пока Папини объяснял на вымученном административном жаргоне, что новость пришла от итальянской полиции по каналам Скотленд-Ярда, который был поставлен в известность посольством Великобритании в Польше. Труп профессора нашли на пустыре, примыкающем к остаткам бывшего гетто. Несчастный был задушен металлическим проводом. Все деньги были при нем. Так что здесь не было убийства с целью ограбления.
— Ни в коем случае! — воскликнул, повернувшись, Сальва. — Видишь, Мореше, как правильно мы поступили, быстро уехав из Польши. И как я точно определил, что все, кого мы там встречали, были всего лишь статистами. Нет ничего омерзительнее, чем заговор теней. Никто лично ни за что не отвечает; ответственность у них общая — от головы, составляющей план стратегии, до убийцы, затягивающего шнур на шее жертвы. Бедный Стэндап, он так умно разгадал, что что-то хромало в этом досье, так ловко собирал доказательства! Но ему и в голову не пришло, что в конце расследования его ожидала смерть, и по очень простой причине: сам не сознавая того, он разоблачил планы убийц, связанные с исчезновением святого отца.
— Как? Что вы говорите? — изумился Караколли. — Все это было заговором для покушения на жизнь папы?
— Именно так. Потому что, видите ли, чтобы убить Иоанна Павла II, следует знать его уязвимые места. А для этого нужно заранее быть в курсе его перемещений, чтобы тщательно разработать план покушения. Отсюда и использование секретаря, близкого к папе, который передавал бы информацию коммунистическим агентам с помощью досье B 83276. И вполне естественно, как только мы обнаружили этот документ, агенты вернулись в Польшу, тем более что секретарь некстати скончался. А что до Стэндапа, то он мешал. И его ликвидировали. Нас ожидало бы то же самое, не покинь Мореше и я Варшаву вовремя.
— Потрясающе! — вскричал комиссар, на время забыв о присущей ему угодливости.
— Стало быть, святой отец сейчас в безопасности, — заключил Мореше.
Профессор поморщился. Польский папа не вписывался в коммунистическую мораль. Поэтому Москве нужно было срочно убрать его, пока не поздно, чтобы не тормозить процесс освобождения, втайне вырабатывавшийся за железным занавесом. Но был ли папа единственной мишенью?
— Я хочу встретиться с кардиналом Катальди, — высказал пожелание Адриен Сальва. — Отец Строб, найденный отравившимся, был его секретарем, не так ли? Если не ошибаюсь, этот прелат близок к Иоанну Павлу II?
— Давнишний друг, — пояснил Караколли. — Катальди был нунцием в Варшаве.
— Подумать только, утверждают, что Польши не существует! Да я встречаю ее на каждом шагу! — убедительно произнес Сальва.
В тот же вечер кардинал принял наших ученых в своем кабинете, рядом с административным помещением отдела внешних сношений церкви. Был он высок, крепок, крестьянской закваски, но с пронзительными глазами шефа разведки. Нунций представил ему Мореше и Сальва.
— Отец Мореше, — сказал его преосвященство, — я очень ценю ваши работы по раннехристианской иконографии. Ну а про вас, профессор, говорят, что вы большой знаток Китая. Мой первый пост был на Тайване. Небольшой, но очень и очень захватывающий.
— Ваше преосвященство, — начал Сальва, — вы, конечно, догадываетесь о цели нашего визита?
— Кончина моего секретаря, полагаю…
— Действительно. Не показалась ли она вам подозрительной?
— Бог мой, как можно судить о таком прискорбном случае? Отец Строб, возможно, добровольно ушел из жизни, и, окажись это так, будет скандал.