Параклет никогда не мог отличить мужчину от женщины, ему ведом был только дух человеческих существ. И история с разделением полов казалась ему комичной. Он подходил к ней с точки зрения увековечивания неспокойного и тщеславного существа, без которого мир спокойно мог бы обойтись.
— Тем не менее, — заметил Иисус, — Сильвестр не получил помазания на священничество. Эти еретики оказались правы. А он, так желавший стать назиром, получил этот дар лишь в Аду. А сила и голова — это уже неплохо. Видите ли, дорогой Параклет, так уж устроены люди… Небо они открывают на дне колодца. Они — астрономы наоборот. Не доказательство ли это того, что им обманным путем внушили мысль о крошечных размерах Бога?
— Без сомнения, — сказал Святой Дух, которого все эти понятия вдохновляли очень мало. — Но что нам делать сейчас? Дела наши не так уж плохи. В невероятном хаосе Греция громит своих идолов. Рим бросает верующих львам. Александрия водружает храмы Мессии. Византия… Ах, эта Византия! До чего же я люблю ее! Какие-то непонятные люди начинают вас рисовать со столетней бородой и поразительными глазами… Я вот что предлагаю: заставим Сильвестра вернуться в небесный Рай. Там мы сможем серьезно поговорить с ним и дать любой сан, чтобы ему было легче упорядочить этот разнузданный энтузиазм.
— Прошу прощения, — молвил Иисус, — но пока император в Риме, то именно там необходимо чтение проповедей Симона Петра. Разве я не создал ассамблею, опираясь на него? Сильвестр оставит Фессалию на своего ученика Теофила, а сам отправится в императорский город. Ну а вас, дорогой Параклет, я попрошу подуть посильнее в том направлении, так как там у нас еще нет завоеваний. Губернатор Руфус все еще вершит свои черные дела.
— Эта гидра? Тот, который когда-то казнил святого Перпера?
— Император Траян был обманут Сатаной. Сотни христиан брошены на арену, как во времена Нерона. Вы правы — надо восстановить порядок и устранить все эти ужасы.
— Тогда начинаю дуть, — сказал Дух.
Итак, проснувшись в одно прекрасное утро, Сильвестр решил отправиться в Рим. Вот уже несколько лет, как Теофил исполнял обязанности священника и уверенно руководил материальными и духовными делами общины. В этом ему помогали верующие в Фессалии и Македонии. Под руководством Сильвестра они постигли учение и показали себя хорошими знатоками в молитвах и преломлении хлебов. Звали их дьяконами, и распространяли они Благую Весть.
— Я вам больше не нужен, — заявил им Сильвестр.
Теофил попытался отговорить сына Сабинеллы. Он почему-то был уверен: если они расстанутся, то уже никогда не увидятся. Но Сильвестр был несгибаем. Он чувствовал в себе зов. Тут вмешался попугай Гермоген:
— Ты не забыл, кто я? Я — ученик Великого Гермеса, а ты добрый десяток лет держишь меня за птицу. Я ненавижу семечки и зерно, но вынужден питаться ими, иначе меня ждет неминуемая смерть. А ты хочешь удрать в Рим, тогда как на пристани в Александрии я нанял тебя, дабы ты сопровождал меня к губернатору Понта Эвксинского! Ты обманул меня. Ты, считающий себя справедливым и милосердным, поступил со мной как злой обманщик. Теофил был ослом — ты превратил его в прекрасного юношу. А я как был попугаем, так попугаем и остался, да еще и перья теряю.
— Я возьму тебя с собой в Рим, — решил Сильвестр. — Может быть, однажды ты признаешь свои заблуждения и станешь верить в Спасителя.
— Я буду всегда чтить лишь одного: Трижды Великого Гермеса!
Теофил с болью в сердце смотрел, как уходит тот, кто привел его к вере в Распятого. Не знал он того, что Сильвестр до ухода из Греции решил посетить могилу своего отца, губернатора Марсиона, полагая, что это место освежит ему память о детстве.
Могила находилась у подножия Пиндских гор, когда-то посвященных Аполлону и музам. Среди оливковых деревьев, в стрекоте кузнечиков, стояла небольшая надгробная стела, поставленная за счет империи в знак благодарности за заслуги, оказанные ей покойным. Вокруг могилы уже разрослись кусты ежевики, плети их обвивали стелу. Проскользнула змея. Сильвестр прочитал молитву, обращенную к своему отцу:
— О ты, не поверивший во Христа и пытавший свою жену, ты, чье сердце очерствело, прислушайся к голосу твоего сына. Во имя Бога живущего я прощаю тебя.
Надгробная плита задрожала, стела опрокинулась. Открылась замурованная дверца, и показалось изможденное лицо Марсиона, который словно бы проснулся от долгого сна.
— Кто осмелился вытащить меня из небытия?
— Ты, плоть моего отца, ты не знаешь, что стало с твоей душой, которая вела тебя по жизни. Знай, что ее похитили демоны и с тех пор она вопит от боли в Аду.
— Увы, — жалобно простонало тело. — От меня остались лишь кости. Что могу я сделать, дабы спасти мою душу?
— Мы вместе спустимся в это проклятое место. И если душа твоя виновата в неискупимом преступлении, то сделала она это лишь по наущению Сатаны. Следует покарать виновника и освободить несчастную душу. Она уже расплатилась за свое глупое упрямство и наивное тщеславие.
— Послушай, плоть от плоти моей, оставь меня в покое. Что делать мне в Аду, коль судьбою мне предназначено доживать в глухом небытии?
— Заблуждаешься! Ты воскреснешь в Судный день. Как Христос вышел из могилы, так и ты вознесешься к вечному утру.
— Не верю я в эту ерунду, — заупрямилось тело Марсиона.
— Ты так и не изменишь своего мнения? Не хочешь, чтобы простила тебя добрая Сабинелла? Ведь ты любил ее.
— Помню… Где дорога?
— Недалеко отсюда есть соляной карьер. Там находится один из входов в царство Сатаны. Дай мне руку. Я вытащу тебя из могилы.
Надгробная плита вновь задрожала, и тело губернатора Марсиона целиком показалось в яме. Оно было в страшно жалком состоянии, но оставалось немного кожи на костях, и в нем еще можно было признать нечто человеческое. Молния, убившая его, словно забальзамировала тело.
Во время разговора Сильвестра с отцом попугай Гермоген боязливо отлетел в сторонку. Он начинал понимать, что способности его товарища намного превосходят те, что он сам получил от Великого Гермеса. И особенно его страшила необходимость спуститься в Ад вместе с этим мертвецом, который двигался и говорил, как живое существо. Так что он решил вообще улететь, чтобы никогда больше не видеть Сильвестра, и навечно остаться попугаем. Взлетев на верхушку оливкового дерева, он смотрел, как уходят мертвый с живым. Глубокая печаль смешивалась в нем с отвращением.
Итак, сын Сабинеллы и тело Марсиона пришли к соляным копям Фанас. Карьер этот был заброшен уже более века. Ходили легенды, что местом этим завладели демоны. Ни одно животное не осмеливалось приблизиться к зловещему провалу. Ни одна птица не пролетала над ним. Сильвестр и его спутник углубились в узкую расщелину, спускавшуюся к беловатой пропасти со зловонным запахом.
— Иди помедленнее, — стонало тело. — Мои члены разрываются от боли. Почти нет дыхания. А в моей голове пауки соткали такую плотную паутину, что мозг мой запутался в ней.
Наконец они очутились перед низкой дверью, в которую никто никогда не стучал. Нам хорошо известно, что ни одно человеческое существо до Сильвестра не рисковало живым подойти к геенне. Но Сильвестру было не привыкать. От ударов его кулака зазвенела бронзовая дверь.
— Эй, там, — послышался испуганный голос, — не Христос ли опять спустился к мертвым?
— Открывайте! — крикнул Сильвестр. — Во имя живого Бога, распоряжающегося судьбой ангелов и людей!
Дверь приоткрылась. И тотчас Сильвестр сильно нажал на нее плечом. Он вошел. Демон в панике скрылся в темном коридоре.
— Следуй за мной.
— Сын, — простонало тело Марсиона, — это место не для нас. Отведи-ка меня лучше в могилу.
Коридор упирался в небольшое помещение, где можно было увидеть души, сидящие на скамьях. Похоже, они ждали своей очереди, ждали с тоской и смирением.