Девушка перевела дух с неким подобием облегчения. Она поняла, что Гайковский старается ей помочь.
– Ладно, пошли, – согласился наконец Иван Петухов, и Мишка Кузнецов тоже покладисто кивнул. – Пускай начальники решают.
Гайковский, успокоенный, направился к двери, однако связист Максим Григорьев успел заметить, как Иван и его рыжий приятель хитро переглянулись, а остальные солдаты едва сдержали смех.
«Да, – сочувственно подумал Григорьев, – мучения этой бедняжки, кем бы она ни была, только начались!»
Девушку, одетую в шинель и башлык, повели мимо железнодорожных путей к Камскому мосту, однако не перевели через него, а продолжали подталкивать по путям к стоящим чуть на отшибе вагонам, в двух из которых размещалась 21-я рота: по двадцать человек в вагоне.
– Эй, вы куда?! – крикнул Гайковский, заметив эти маневры, но Мишка Кузнецов наставил на него винтовку и угрожающе щелкнул взводимым курком.
– Мишка, ты чего! – отшатнулся Гайковский, невольно заслонившись рукой, словно пытаясь защититься от выстрела. – В кого целишься?
– И не только целю, Сань, но и пальну, – спокойно сообщил тот. – Давай отсюда, а не то…
– Сдурел?! – возмущенно вскричал Гайковский. – Чего делать собрались?!
Вместо ответа Мишка выстрелил ему под ноги.
– Она не пойдет с вами! – отпрыгнув, отчаянно крикнул Гайковский. Он побледнел, но старался не выказывать страха.
Один из солдат, доселе помалкивавший, крикнул, задорно блестя глазами:
– Ты, Санька, нам лучше не перечь сейчас. Ну, малость блуд почешем да отпустим твою царевну. А то, хочешь, с нами пошли. Чем плохо? А будешь мешаться, или правда пулю словишь, или комиссару на тебя донесем, мы-де поймали эту девку, а ты ей хотел помочь сбежать. Сам знаешь, что тогда будет: не только тебя, но и твою семейку в Верхней Курье на сучья вздернут.
Если Гайковский и раньше был бледен, то сейчас лицо у него сделалось белое, как мел.
– Да пожалейте вы ее, – почти взмолился он. – Вас же там целая рота… Я знаю, вам с утра спирт давали, но не весь же ум вы пропили!
– Пошел! – крикнул Мишка, передергивая затвор, – или с нами идешь, или пеняй на себя.
Гайковский, уныло опустив голову, больше не вмешивался, только провожал взглядом девушку и солдат: вот отодвинулась дверь вагона, вот раздался оттуда дружный восторженный крик, вот девушку зашвырнули в вагон, вот дверь задвинулась снова.
Гайковский стиснул кулаки так, что ногти вонзились в ладони. Постоял, подумал немного, а потом пошел в будку к связисту Максиму Григорьеву и потребовал связать с Чрезвычайной комиссией в Перми.
Григорьев так и замахал на него руками:
– Спятил, паря?! Да ты кто такой есть, чтобы я тебя соединял с начальниками?
Гайковский попытался увещевать его, напомнив, кем назвалась незнакомка, уговаривая, что в чрезвычайке непременно должны знать, если девушка и в самом деле та, за кого себя выдает, что она, очень может быть, и правда сбежала из подвала, где остались ее мать и сестры, а значит, ее нужно туда вернуть живой и невредимой… Однако Григорьев непреклонно мотал головой:
– И не проси, не буду! Царевна она или нет, а что Петухов, что Мишка рыжий – они оба без всякого царя в голове: пристрелят меня потом, коли узнают, что я помогал тебе чеку вызвать! И не пойму я, чего ты так бесишься, тебе какое дело, если от какой-то там царевны крошку отщипнут? Девичье дело такое: нынче девка – завтра баба.
Гайковский ничего не ответил, выскочил из сторожки и сломя голову кинулся к переезду, явно намереваясь пересечь его.
– Неужто в Пермь бегом побежит? – изумленно пробормотал Максим Григорьев, глядя на него в окно. – Вот же не уймется! С чего его разобрало-то?
Пожимая плечами, он вернулся к своему аппарату, но нет-нет, а жалость к странной девушке заставляла его снова и снова взглядывать в окно и надеяться, что двери вагона открылись и красногвардейцы ее отпустили. Однако двери не открывались и никто никого не отпускал.
В конце концов день истек, стемнело, и Григорьев лег на топчан ближе к теплому боку печки и попытался уснуть.
Королевство Румыния, Бухарест и его окрестности, 1919 год
– Рюмочку «Мари Бизар», Вера Евгеньевна? – с самым серьезным выражением проговорил седоволосый мужчина, открывая бутылку знаменитого французского ликера.
– Сколько раз вам говорить, чтобы вы называли меня мать Варвара? – укоризненно взглянула на него немолодая монахиня, сидевшая напротив. – И неужели вы не можете запомнить, что я ненавижу эту анисовую гадость? Прежде вы не жаловались на память, Станислав Альфонсович!