На другой день мы на лошадях отправились по знакомой нам дорожке до Солонцового всхода, затем повернули в узкое, густо заросшее лесом ущелье. Поднимаясь по его дну, мы часто задевали стременами то камни, то стволы деревьев. И здесь мы не обнаружили ручья, который стекал бы по пади.
Проехав километра полтора вверх по ущелью, мы уперлись в высокий горный обвал, состоящий из гранито-гнейсовых глыб. Это были глыбы-гиганты. Иные из них достигали 50 метров в поперечнике. Высота обвала – около 250 метров. Тропа круто взбирается на него. В этом месте Солонцовая падь разорвана поперек большим сбросом. Нижний конец пади вместе с горным подножием Байкальского хребта оторван в этом месте от верхнего участка пади, который внедрился в гребень хребта. Крутая, а местами даже отвесная плоскость сброса растрескалась и успела обвалиться. Но глыбы обвала еще не размельчились. Справа и слева сброс продолжается в стороны от пади. По линии сброса горный склон превращен в обрыв, состоящий из высоких утесов и крутых осыпей под ними.
Преодолев подъем на обвал, тропа пошла опять более спокойно по верхнему, сравнительно пологому участку пади. Здесь мы, наконец, увидели и речку. Вернее, сначала мы ее услышали. Приблизившись к обвалу, вода скрывается в глубину под камни. Здесь только слышно, как речка шумит где-то под глыбами. Как я и предполагал, вода просачивается в сбросовые трещины. Потому речное русло и остается сухим до самого Байкала.
Выше обвала мы увидели на дне Солонцовой пади во многих местах моренные бугры. Некоторые из них отличаются заостренными верхушками и имеют вид маленьких сопок. Состоят они из остроугольных обломков щебня и грубого песка. Здесь хорошо сохранилась корытообразная форма ледникового трога. Превосходно сохранились и моренные бугры. Речка прорезала узкую щель в широком дне трога. Склоны трога, состоящие из скал и осыпей, круты. Вверху они образованы отвесными утесами.
Следы работы ледника в Солонцовой пади только местами проглядывали через густые заросли кедрового стланика. Среди зарослей иногда попадались могучие кедры, толщиной в несколько обхватов, и лиственницы.
Старым кедрам, судя по их толщине, было не менее трехсот лет. Каждый большой кедр может приносить ежегодно десятки килограммов кедровых орешков. Сколько же можно добывать орешков в сибирской тайге?
К сожалению, великое множество кедров погибает вследствие неразумного поведения человека. Нередко прежде кедры срубали, чтобы удобнее достать шишки с поваленного дерева. Срубают кедры и сейчас – на дрова, не думая, что они еще в течение многих десятилетий приносили бы вкусные и питательные орешки. Уничтожаются кедры и лесными пожарами. В Прибайкалье и вообще в Сибири тайга ежегодно выгорает на огромных пространствах. В сухую погоду лесная ветошь на земле вспыхивает мгновенно. Она может загореться и от тлеющей спички, которую человек бросил, думая, что она потухла, и от искры, упавшей с папиросы. Иногда путник уходит с привала, не загасив как следует костер. Казалось, он прогорел, но под золой могли остаться еще не истлевшие угольки. Ветер легко может раздуть их в пламя, подхватит искры, зажжет ветошь рядом, понесет огонь дальше – и пойдет гореть тайга.
Пожары в тайге – это великое бедствие. Я вспомнил, как в 1948 году горела тайга у самого Байкала, близ Елохина мыса. Когда мы высадились с катера на этом мысу, берег был охвачен таким густым дымом, что в нескольких десятках шагов не было ничего видно. Лишь высокие языки пламени проглядывали тут и там через дымовую завесу. То и дело раздавался треск горевшего дерева. Порывы ветра со стороны пожара были так горячи, что на берегу нельзя было задерживаться, и мы поспешили вернуться на катер…
И в том году, когда мы работали на Саган-Маряне, лето выдалось дымное. Опять на большом пространстве, где-то к северу от Байкала, горела тайга. В последние дни особенно прибавилось дыма, так как его все больше и больше приносил установившийся верховик – ветер, дувший с севера, от верхней оконечности Байкала. Горы заволокло дымом, и даже недалекие вершины становились невидимы.
В дымной мгле мы шли по Солонцовой пади все дальше и выше. Кедры и лиственницы стали редеть; деревья становились ниже. Мы вступили в полосу редколесья, которое образует верхнюю границу древесной растительности. Показалась перевальная седловина. Слева от нас по отвесной стене трога в одном месте срывался с громким шумом ручей, образуя высокий водопад. Вода вытекала из темного кара, возникшего при оледенении.
Наконец мы выбрались на самый водораздел в том месте, где он опускается ниже всего, образуя перевальную седловину. Она глубоко врезалась в гребень хребта между высокими гольцовыми вершинами. На самом перевале (высота его над Байкалом – 820 метров), так же как и под ним, растут редкие и низкие лиственницы. Всюду кусты кедрового стланика.