Но не только по этой причине процесс исторического исследования оказывается бесконечным. Ведь мы не только пытаемся выяснить, что именно произошло, но и понять это происшедшее, осмыслить его, а в идеале — выявить те силы и причины, по которым история как процесс движется так, а не иначе. Именно в этом и заключается функция любой науки, в том числе и исторической. Строго говоря, неистребимому желанию понять происходящее и объяснить его другим мы и обязаны столь непохожими описаниями одного и того же события, вышедшими из-под пера разных летописцев. Они ведь тоже не просто рассказывают о чем-то, они это объясняют — так, как сами понимают или как это понимает заказчик текста, а точнее — как заказчик хочет, чтобы понимали те, кто этот текст будет читать: это его забота о «своем лице» в глазах будущих поколений, так сказать.
Иногда это приводит к курьезным результатам. Ведь заказчиками-™ многих исторически значимых текстов были во все времена власть предержащие. И, естественно, тексты, по их распоряжению составленные — это в основном прославления их деяний, да еще и выполненные на наиболее долговечных «носителях»: на гладких поверхностях скал — как, например, в ранней Персии, на каменных стенах храмов и пирамид — как в Египте или в некоторых индейских культурах Латинской Америки, на каменных стелах — как вообще во многих культурах древности и средневековья. Так вот, для современных историков подобные тексты ценны не только своим смысловым, событийным содержанием, но и тем, как именно, в каких выражениях это содержание изложено. Сама форма изложения события — великолепное свидетельство того типа мышления, который был присущ правителю, повелевшему составить данный текст. Он ведь требует не все события своего правления изложить, а те, которыми он может гордиться, и не только перед своими современниками, но и «в веках»! Бедняга! Думал ли он, Великий Воитель, и вообще ВЕЛИКИЙ, перед которым «трепещут народы», а подданные «семь и семь раз припадают в пыль к стопам его, семь раз на живот и семь раз на спину» (цитата), что за несколько сот, и уж подавно — несколько тысяч лет психология «читателей» текстов, повествующих о его деяниях — предмете его гордости и надежде на бессмертную славу — изменится настолько, что в их глазах он предстанет совершеннейшим мерзавцем, все свое царствование занимавшимся убийствами и грабежами своих соседей и вообще всех тех, до кого сумели дотянуться его хищные лапы!
И ведь не он один так думал! Судя по содержанию и тону изложения многих летописных документов самых разных стран и эпох, многие летописцы сами думали примерно так же. И мы не имеем никакого морального права обвинять их в пристрастности и необъективности, ведь мы и сами такие! Мы все — дети своей эпохи и присущей ей психологии, или, если угодно — идеологии. Убедиться в этом очень просто. Достаточно сравнить хотя бы «Курсы Русской истории», написанные в XIX веке, скажем, Костомаровым, Соловьевым и Ключевским, и написанные в советское время. Заметим, кстати, что и «Истории России» этих трех крупнейших и уважаемых специалистов отнюдь не являются копиями друг друга: позиции каждого из авторов достаточно ярко выражены. Да и советские издания ощутимо разнятся между собой под влиянием колебаний в «руководящей линии партии».