— «Как матрос сошел с ума, прошел день, другой, да и вроде все было спокойно, все постепенно успокоились, но одним прекрасным утром мы обнаружили перерезанные веревки на том месте, где безумца того связали. Самого же психа на месте не было, а вместе с ним пропал еще один матрос. Видимо, тоже сошел с ума, развязав такого же ненормального, и они вместе утопились. Тут- то всех окатила паника пуще прежней. Ну и дальше, с интервалом день-два, пропадало еще по одному матросу. Все были в диком ужасе, даже Феликс, несмотря на все попытки казаться спокойным очевидно для всех, был не на шутку напуган. Происходящее не поддавалось никаким логическим объяснениям, что пугало еще сильнее. Так, одним прекрасным утром, когда большая часть матросов уже утопились, на ежедневной раздаче продовольствия мы не обнаружили Серого. Боже, как же мне было тогда горько, я был сам готов утопиться от потери лучшего друга… Паша тогда обошел пол острова, тщетно пытаясь найти среди деревьев друга, теша себя надеждой, что Серый решил пойти вглубь острова и заблудился. В тот же день со словами — «Я не хочу ждать того момента, когда меня заберет безумие» — повесился Жан… Мартинес. долго пытался его отговорить, но в конечном итоге, уставший от происходящего ужаса, профессор Де Жермен так и…» — во время своего повествования, Гуревич, сам того не замечая, залил свои щеки слезами — «…понятно… Примеру Жана последовали и оставшиеся в живых матросы. Никто, никто из них уже не видел надежды на спасение. Все, один за другим, залезали в петлю, а побледневший Феликс, все еще как-то пытался отговорить несчастных, но его речи не возымели успеха, Да и в пустом взгляде самого Ф-Феликса уже почти не читалось надежды. Осталось нас тогда четверо, я, Феликс, Эльза, ну и твой дядя… Паша, А на с-с-сле-следующий… следующий день… утопилась и Эльза. Паша все также прочесывал лесок и нашел какой-то храм. Тогда мы втроем отправились осмотреть его. На двери в храм была написана странная молитва на полумифическом языке. Мы с Пашей ее прочитали и, долго думая что делать, мы в конце концов открыли двери храма. Внутри была одна большая просторная комната, стены которой были исписаны текстами на том же языке, на котором была написана молитва, а в центре комнаты, стоял алтарь».
Гуревич вдруг замолчал. В доме повисла тишина, разрушенная моим вопросом — «Ну, алтарь, а что дальше??» — через несколько секунд Гуревич тихо сказал — «а дальше…» — и на несколько секунд снова замолчал, но затем вдруг, схватившись руками за лицо, истерично закричал — «а дальше, черт побери, появилось оно! оно! огромное, чешуйчатое существо, ужасное, с щупальцами, страшное, большое, огромное!!! Мы все трое побежали из храма к берегу, а в воде стояли они!!!» Вдруг Гуревич остановился, но кинув безумный взгляд сначала на меня, потом на Вову, продолжил орать: «Существа в чешуе, размером с человека! понимаете?? по пояс в воде, на берегу стоят какие-то морские твари, да еще и ржут!!! остров был проклят, чертов остров был проклят! проклят! проклят! проклят! вы думаете, я вам достанусь?? вы думаете, я стану вашим?? нет, я уж лучше повешусь!!!» Тут Вова вдруг встал с дивана, выставил руки вперед и, подбежав к Егору Михайловичу, принялся его успокаивать. «Так, Егор Михайлович, спокойно, спокойно, все хорошо, все позади, вы сейчас дома, тот остров очень далеко, не нервничайте, спокойно, все хорошо…». Старик постепенно начал приходить в себя. Вдруг Вова повернулся в мою сторону и сказал: «Саня, сгоняй на кухню, принеси стакан воды» — после чего, продолжил успокаивать Гуревича. Я же, недолго думая, поднялся с дивана и быстрым шагом отправился на кухню, где из-под крана набрал в стакан немного воды. Сразу же, как набрал воду, я быстро пошел обратно в гостиную, где отдал стакан красному от слез и крика Егору Михайловичу. Дрожащими руками он взял стакан, сделал несколько небольших глотков, после чего вытер рукой лицо и, сделав глубокий вдох, допил воду.
Некоторое время, Гуревич приходил в себя. В комнате было тихо, и только всхлипы хозяина дома сотрясали тишину. По проишествию пары минут Гуревич поднял взгляд на меня и, заикаясь, сказал — «И… и-и-извините… я… я не хотел… я не знаю, что сейчас на меня нашло…» — Вова положил руку на плечо Гуревичу и тут же ответил — «Не волнуйтесь, все нормально.» — после чего, задал ему вопрос — «Ну так, чем все закончилось??» — тут в диалог вмешался я — «Вова, не надо. Извините нас, мы, наверное, пойдем…» — однако, уже чуть более бодрым тоном меня перебил сам Гуревич — «Ничего, все хорошо. Что было дальше?? А я не помню, помню, как мы уже были на спасательном корабле под одеялом. Тут в моей памяти пробел. А и еще, Мартинес… Мартинес тоже утопился. Хоть я этого и не помню, я знаю точно, он также утопился. Паша потом еще убеждал людей в музее, что на острове нет никаких археологических ценностей. Это, насколько я помню, было несложно, а вот убедить правительство и полицию в том, что на острове все деревья покрыты грибком, выделяющим ядовитые пары, вызывающим галлюцинации, было сложнее. Но Паша был человеком умным и за годы жизни и работы во Франции завел нужных знакомых. Все смерти были признаны самоубийствами в состоянии аффекта, остров закрыли. СМИ отодвинули в сторонку и случившееся замолчали. Почти никакой информации не всплыло. Вроде бы остров еще хотели толи химикатами обработать, толи и вовсе выжечь всю растительность на нем, но как-то так получилось, что все забыли. Как же все-таки хорошо, что Паша смог толкнуть эту телегу с грибком, а то нас бы закрыли в психиатрической лечебнице или того хуже, в тюрьме. Я еще долго работал на музей, но уже почти никуда не ездил, большую часть времени в кабинете сидел, бумаги составлял. Вот такая история».
На короткое время вновь повисла тишина, но Гуревич перебил его своим вопросом — «И так, надеюсь, вы узнали все, что хотели??» — на который получил ответный вопрос от Вовы — «А это типа… все, что вы можете рассказать или вы знаете еще что-то и не хотите рассказывать??» — Гуревич же лишь пожал плечами со словами — «Ну собственно, да, это все, что я знаю. Говорю же, не лез я во всю эту, эту гадость… Я один раз побывал в том кошмаре и не хочу туда возвращаться. Мне ни капельки не интересна эта тема. Меньше знаешь — крепче спишь». Вова, подняв руку немного над головой, попутно активно ей жестикулируя, показывая тем самым некоторое разочарование, перемешанное с недоумением и немного повысив тон голоса, возмутился. «Но как же так?! После всего, что вы пережили, неужели вы не хотели понять, что там толком случилось??» — Гуревич, сморщив брови, в ответ на возмущения Вовы с заметными нотками недовольства в интонации буркнул — «Нет, неинтересно. Паше было интересно, и сейчас он хрен пойми где. Может даже мертв. А я предпочел от всего этого закрыться, и сейчас жив здоров. Пенсия у меня очень хорошая, особенно по российским меркам. Мне приятнее заниматься рукоделием и коллекционированием, чем рисковать жизнью, копаясь в паранормальном!» — Вова, расположив руки на поясе, принялся громко и пафосно отчитывать старика — «Говорите Павел Калинин мертв?? Да вот только, что будет с вами, лет так через десять-двадцать, максимум — тридцать?? Все умирают, жизнь каждого человека рано или поздно подходит к концу, смерть настигает каждого, человек может продлить жизнь, но она все равно не вечна…». Я попытался перебить Вову, так как видел, что у Гуревича явно не самое крепкое психическое здоровье и подобные тирады вряд ли скажутся на нем положительно, но Вова лишь отмахнулся и, не слушая меня, продолжал свою речь — «…так вот, я все веду к тому, что Павел провел свою жизнь в приключениях, вы же прожигаете ее в четырех стенах…». Но в определенный момент уже сам Гуревич прервал повествование Вовы, громко сказав — «Довольно! Я рассказал вам все, что знал. Теперь будьте любезны, проваливайте из моего дома»! Тут уже я дернул Вову за руку со словами — «Извините за моего друга, мы уже уходим. И спасибо за все, что вы нам рассказали».