Мы по-прежнему не понимали нашего гостя, но переспросить его не решались — он говорил так, словно вспоминал о чем-то дорогом, уже ушедшем в прошлое, но незабываемом.
— Охотник я до загадочных историй, — признался наш гость. — А только вижу, что не понимаете вы меня. Надо, стало быть, по порядку рассказывать. Может, заинтересуетесь и машинка ваша чего-нибудь разглядит. Будете слушать?
Мы, разумеется, ответили, что будем, и гость наш, любовно взглянув на лебедя, поудобнее устроился на стуле.
— Простая история, — сказал он. — Ничего в ней замысловатого нету, а как объяснить — ума не приложу. На Врангеле зимовал я. Несколько лет зимовал. До войны еще первый раз приехал, войну всю там пробыл. Потом на материке отдохнул и опять на Врангеля попросился. В пятьдесят шестом году совсем уж сменился, теперь на Анадыре работаю. Я к тому это рассказываю, что каждый год над нами лебеди пролетали, вот эти, кликуны. Одна стая. Некоторые у нас гнездуются, а эти всегда мимо. Не глядят на наш остров даже. А чем плох остров? Прямо-таки хороший остров, я вам скажу. И тебе горы, и тебе болота. Выбирай место по вкусу. И песцы водятся, и медведи, и лемминги! От других птиц летом отбою нет, а эти… Вот так, мимо летят…
Радист ненадолго умолк, как будто вновь задумался о непонятном ему явлении, а я воспользовался минутой молчания и сказал, что такие случаи давно известны науке.
— Такие, да не совсем, — перебил меня радист. — Не совсем такие. Я на Севере всякого наслушался. И про земли, которые не нашли, слыхал, и про птиц, что вроде наших лебедей надо льдами летают…
Радист подозрительно смотрел на меня, опасаясь, что я опять начну высказывать свои суждения, но я благоразумно решил молчать.
— Было это в пятьдесят четвертом году, в июне, — продолжал радист. — Как раз месяца за три до того к северу от Врангеля «СП-4» организовали, километрах, стало быть, в трехстах пятидесяти от острова, почти на сто восьмидесятом меридиане, что через остров проходит. В положенный срок летят наши трубачи, как всегда, мимо острова напрямик идут. И что тут стукнуло меня — не знаю. Только дал я радиограмму на «СП-4», — а радистом там знакомый был, — так, мол, и так, погляди, не будут ли пролетать лебеди, не пойму, куда путь держат. И что ж вы думаете? Долетели до них мои лебедушки и давай кружить и давай кружить! И все ниже с каждым кругом спускаются и кричат так жалобно. Вся станция смотрит на них, ребята смеются, думают, что лебеди их приветствуют, а те покружились, покричали и давай снова высоту набирать. А дальше совсем непонятное пошло. Взвилась стая в поднебесье и разделилась там на два табуна. Тот табун, что побольше, на восток заворотил, прямо к Америке пошел. А поменьше табунок обратно повернул. Про все это радист мне отстукал и совсем с толку сбил. Сами поразмыслите, зачем же лебедям прямо в океан, к полюсу путь держать, ежели потом одни к Америке заворачивают, а другие обратно возвращаются?
Радист посмотрел на меня, предлагая высказаться.
— Кто ж его знает. — Я пожал плечами.
— То-то! — торжествуя, сказал радист. — Больно уж быстро вы мне объяснять начали!
Я не возразил, и он продолжал свой рассказ.
— На лебедей мы никогда не охотились, привычки такой не имели. Очень уж птица благородная. А только на следующий год не удержался я и пальнул по этой стае. Сбил одного красавца. — Радист погладил лебедя по спине. — Зоб прострелил ему, камнем свалился. И надо же такому случиться, что как раз у этого лебедя кольцо на ноге оказалось. Написали мы, значит, куда следует, и отвечают нам, что окольцован лебедь был в Северной Америке, на Аляске. Тут уж и сомнения все кончились. Стало быть, действительно летят они сперва прямо в океан, по сто восьмидесятому меридиану, а потом в Америку поворачивают и гнездуются на Аляске. А нынешним летом с Врангеля радировали мне, что от стаи табунок отделился штучек в двадцать и на нашем острове летовать остался. Только стая не та уже была, что раньше, числом поменьше. Говорят, лебедей прошлой весной буря надо льдами настигла. Сами, можно сказать, смерть свою искали…
— Н-да, — сочувственно вздохнул Березкин. — Непонятная история.
— В том-то и дело, — тотчас откликнулся радист. — Я и подумал: может, хроноскоп ваш разберется?
Но хроноскоп при всех его достоинствах не мог претендовать на роль ученого-исследователя.
— Жаль, — сказал радист. — Жаль. Зря побеспокоил, значит…
Он ушел от нас разочарованный, а мы, как это обычно бывает в таких случаях, почувствовали себя без вины виноватыми: и невозможно все на свете знать, и стыдно, когда чего-нибудь не знаешь…
— И что этим птицам на месте не сидится? — мрачно спросил Березкин. — Летают же!
— Летают, — отозвался я.
— Почему все эти водоплавающие птицы осенью из Арктики бегут — понятно, — сказал Березкин. — Жрать им нечего, замерзают все. Но почему вообще эти перелеты существуют?
Специально этим вопросом я никогда раньше не занимался и лишь смутно припомнил, что возникновение миграций у птиц ученые связывают с ледниковым периодом: наступающие льды отогнали птиц на юг, а потом, когда льды растаяли, птицы вернулись на прежние гнездовья. Этот навык у них закрепился, перешел в этакую привычку, и впоследствии птицы каждый год стали повторять путь, однажды совершенный их предками.
ГЛАВА ВТОРАЯ,
в которой археолог Дягилев рассказывает весьма любопытную легенду о «земляных людях» и просит принять участие в работе экспедиции, совершившей неожиданное открытие
Дягилев появился у нас на следующий день после нашего доклада на районном активе. Мы решили, что именно доклад побудил его прийти, и отнеслись к визиту настороженно: предложений расследовать загадочные происшествия и события поступило к нам уже немало, и каждому предлагавшему казалось, что его история заслуживает особого, исключительного внимания.
Но выяснилось, что Дягилев только что прилетел в Анадырь и доклада нашего не слышал.
— Я приехал к вам с большой просьбой, — сказал Дягилев. — Не смогли бы вы принять участие в археологической экспедиции? Она работает в нескольких местах, а мой отряд… Видите ли, моему отряду посчастливилось сделать любопытнейшее открытие. Вы слышали что-нибудь о «земляных людях»?
— Мы ничего не слышали о «земляных людях», — сказал я, — и мы очень рады, что вы совершили открытие. Но мой друг Березкин — математик и изобретатель, а я — географ и писатель. К археологии никто из нас не имеет отношения.
— Хроноскоп, — почти простонал Дягилев. — Товарищ Вербинин, нам хроноскоп нужен! Если этот аппарат действительно творит чудеса, он так нам поможет!
— Никаких чудес он не творит, — хмуро возразил Березкин. — Обыкновенная электронная машина…
— И потом, — сказал я, — нас командировал на Чукотку Президиум Академии наук. Срок командировки…
— Все уже согласовано! — воскликнул Дягилев. — Президиум не возражает. Если б вы согласились! — Дягилев молитвенно сложил руки.
И Березкин и я в это время прикидывали все «за» и «против», и доводы «против» явно перетягивали. Сразу, без передышки браться за новое расследование нам не хотелось. Кроме того, Березкин намеревался внести кое-какие усовершенствования в хроноскоп и мечтал как можно быстрее приступить к работе.
Дягилев, внимательно следивший за выражением наших физиономий, вовремя понял, что чаша весов склоняется не в его пользу, и взмолился:
— Выслушайте сначала меня. Вы ж ничего не знаете о «земляных людях»! — Он произнес это с нескрываемым сожалением в голосе: очевидно, все, кто ничего не знал о «земляных людях», казались ему несчастными, обойденными судьбой.
Этот энтузиаст был невелик ростом, рыжеват, одет в потертую телогрейку, в стоптанные сапоги, и, глядя на него, невольно хотелось улыбнуться. Но в то же время он вызывал симпатию, как все люди, живущие большой мечтой или большим делом, парящие над мелочами жизни.
— Хорошо, — сказал я, предварительно переглянувшись с Березкиным. — Мы вас слушаем. Но имейте в виду, что хроноскоп создан не для того, чтобы пускаться с ним в авантюры. Лишь большим целям может служить хроноскоп!
Я полагал, что мое предупреждение озадачит и смутит Дягилева, но он, к некоторому нашему удивлению, мгновенно успокоился.