Собственно, претендовать на роль следопыта ни я, ни Березкин не имели никаких серьезных оснований: читать следы нам пришлось впервые в жизни. И если бы роспись, оставленная на глиняном полу несколько тысячелетий назад нашим неведомым предком, не оказалась предельно ясной, мы, безусловно, потерпели бы поражение. Но о событиях, происшедших в пещере, просто не могло быть двух разных мнений.
Прежде всего необходимо сказать, что, судя по величине отпечатков и размаху шагов, в пещере, бесспорно, побывал взрослый мужчина. Следы начинались у стены, в которой мы сперва не заметили никаких проходов или щелей. Но Сахаров повел фонарем вверх, и там, на высоте около двух с половиной метров, обнаружилось отверстие.
— Он спрыгнул оттуда, — сказал Сахаров.
Отпечатки ног под отверстием убедительно свидетельствовали об этом: человек ловко спрыгнул с большой высоты на носки и лишь слегка коснулся пола руками…
По следам мы установили, что человек побывал в пещере дважды. В первый раз он прошел примерно половину пути от стены к щели с пульсирующим источником, а во второй дошел до нее.
Сравнение следов и приоткрыло нам смысл происходившего.
Впервые проникнув в пещеру, человек осторожно, на цыпочках двинулся вперед, освещая себе дорогу факелом (на полу сохранились черные крошки угля). Шел он медленно, с остановками — очевидно, вслушивался, вглядывался в полумрак. И вдруг, чем-то испуганный, резко повернулся, сделал огромный скачок в обратном направлении и убежал из пещеры.
Много ли, мало ли времени минуло после закончившегося паническим бегством посещения — мы определить не могли, но все-таки человек вернулся в пещеру. Теперь он ступал смелее и тверже, на всю ступню и, подойдя к щели, долго стоял перед ней. Потом он ушел — ушел спокойно и уже больше не возвращался в пещеру.
Изучая следы, мы провели в почти неподвижном состоянии, наверное, около получаса, замерзли зверски, и втайне я размечтался о теплом солнышке. Разумеется, я помнил, что утро не порадовало нас погодой, но в подземелье просто не верилось, что наверху пасмурно и нет солнца.
Пока я не без грусти рисовал себе долгий обратный путь к теплу, Сахаров и Петя изучали ход, по которому проникал в пещеру наш босоногий предок.
— Здорово из него ветерком тянет, — сказал Петя.
Мое окоченевшее от стужи тело давно уже перестало реагировать на всякие ветерки и сквознячки, но Сахаров согласился с Петей и предложил невероятное:
— Давайте осмотрим ход. Не откладывать же вторично!
Мне почудилось, что Березкин издал слабый стон: видимо, ему тоже очень хотелось на теплое солнышко, а Петя тотчас согласился с Сахаровым.
Увы, спелеологи сразу же забыли про нас, туристов, и о своей миссии проводников.
Петя первым ловко вскарабкался по стене и исчез в проходе.
— Давайте-ка быстрее, — мрачно сказал нам Сахаров. — Не задерживайте.
Березкин суетливо засеменил к стенке. Вероятно, он вполне сознавал безвыходность положения, и это придало ему ловкости. Не так легко, как Петя, но все-таки он тоже вскарабкался по стене и скрылся. Луч света беспощадно приказывал и мне приступать к акробатическим упражнениям.
К великому моему удовольствию, проход, в который мы попали, оказался коротким, следующие два зала — совсем небольшими, а когда, миновав галерею, мы вышли в третий, то увидели слабый дневной свет. Петя и Березкин уже трудились возле неширокой щели, стараясь расчистить ее. Это им удалось, и Березкин, издав победный клич, выскочил наружу. Петя замешкался, и я, весьма решительно отстранив его, вылез следом.
Погода и на самом деле разгулялась.
Все четверо мы прыгали от радости, что вновь очутились под голубым небом и жарким солнцем.
Способность к самокритике первым обрел Березкин. Он посмотрел сначала на себя, потом на нас и захохотал — безудержно, громко. Полуголые, грязные, замерзшие, мы действительно были похожи на сказочных выходцев из подземного царства.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,
содержащая рассуждения о первоисследователе пещеры, а также некоторые подробности о последнем зале и о нашем последнем открытии — серии малопонятных настенных рисунков, иначе говоря — о новом загадочном петроглифе
Одежда наша осталась на берегу подземного озера (ведь мы собирались возвращаться прежней дорогой), но Сахаров и Петя признались, что замерзли и устали и не испытывают ни малейшего желания снова спускаться под землю. Честно говоря, я выслушал признание с откровенным удовольствием: значит, и отчаянным спелеологам не так уж весело было в пещере!
Мы лежали на траве, подставив спины солнцу, и рассуждали, прилично ли в нашем не вполне отвечающем строгому этикету виде возвращаться, обходя Хаирхан, в лагерь. Получалось, что не очень-то прилично. Однако на противоположной чаше весов стыла ледяная пустота пещер, и, слегка покривив душой, мы решили быть выше всяческих условностей.
— За одеждой завтра спустимся, — заключил Сахаров. — Ведь исследование пещеры еще не закончено.
Узкий, почти совершенно скрытый кустами вход в пещеру находился как раз напротив меня. Разглядывая его, я подумал, что раньше пещера, безусловно, служила прекрасным убежищем для людей, убежищем, почти недоступным для многочисленных врагов. И первоисследователь пещеры, тот, что проник к пульсирующему источнику, наверное, был из числа обитателей пещеры. Но зачем потребовалось ему забираться в глубь ее? Неужели он отправился выяснять причину таинственных вздохов?
— Это единственное правдоподобное объяснение, — ответил на поставленный мной вопрос Березкин. — И, значит, предок наш был на редкость отважным человеком. Мы, современные люди, и то не очень славно чувствовали себя, пока не установили причину вздохов, а несколько тысячелетий назад предки наши свято верили в духов, в нечистую силу… Отважный был человек!
— В первый-то раз он все-таки удрал из пещеры, — сказал Петя.
— Зато во второй — подошел к источнику!
— Потому, наверное, подошел, что уровень воды понизился и пещера молчала.
— Ничего не могу возразить, — задумчиво ответил Березкин. — Ничего. И все же смелости его можно позавидовать…
Мы долго молчали, и каждый, должно быть, мысленно пытался представить себе босоногого исследователя. Потом Сахаров сказал:
— Нужно повнимательнее осмотреть последний зал. — Помедлив, он добавил: — Только не сегодня.
— Почему не сегодня? — удивился Петя. — Пойдемте сейчас и осмотрим.
Единодушное молчание прояснило Пете наши подлинные чувства.
— Ладно уж, — сжалился он. — Один схожу.
Сказал — и скрылся в пещере.
А мы блаженствовали на солнышке, грея то один бок, то другой, то спину, то грудь. Удивительно приятное это было занятие! Глина на мне почти высохла, и я неторопливо счищал ее — она ссыпалась серой пылью с плеч, груди, живота, коленок.
Героический Петя пропадал в пещере минут пятнадцать-двадцать, а потом боком вылез наружу и побежал к нам.
— Вот, нагрелись на солнце, так в пещере хоть караул кричи, — пожаловался он. — Мороз хуже, чем в Антарктиде.
Петя лег на свое прежнее место и принялся отчаянно дрожать, шепча про себя сердитые слова.
Мы сочувственно поглядывали на него, потому что сами уже согрелись.
— Ничего интересного? — на всякий случай спросил я, когда Петя немножко пришел в себя.
— Да так, — ответил он. — Есть на стене какой-то рисуночек…
Подчеркнуто безразличный тон выдал Петю: как видно, ему очень хотелось нас поразить, и в этом он преуспел.
Менее чем через минуту мы все уже стояли в пещере, изучая рисунок, сделанный кремневым резцом и охряной краской.
Вернее, на стене было несколько рисунков, помещенных последовательно один за другим.
Левый рисунок изображал двух людей. Крайний из них, с которого начиналась пиктограмма, стоял прямо и твердо. Слегка откинутая назад голова его была украшена высокой шапкой из рыжеватых птичьих перьев, а у ног помещен какой-то круглый предмет. Второй человек, обращенный лицом к первому, выглядел иначе: низко опущенная голова, подогнутые колени — человек словно едва держался на ногах. Далее, немного правее, художник изобразил двух людей в гордых позах — они стояли друг против друга, будто бросая вызов. В последней серии рисунков вновь фигурировали два человека, но нарисованы они были совершенно по-разному. Один из них, в рыжей четырехугольной маске, имевшей форму трапеции, сидел, поджав под себя ноги, в центре круга, образованного какими-то небольшими предметами. А второй — он как бы пытался ворваться в этот магический круг; в позе его угадывались решимость, напряженность.