– Я желаю лишь одного: забыть ее! Я хочу, чтобы все минуло, – яростно начал князь и добавил без паузы: – А как это сделать?!
– Меня прислали к вам очень могущественные люди, князь. Итак, они предлагают обмен: Ваше высочество расскажет все, что знает о ней. А мы постараемся ее вернуть…
– Доказательства?
– Никаких, кроме логики: мы заинтересованы в том, чтобы она прекратила «опасные свои приключения». И вы тоже, Ваше высочество. Наши интересы совпадают.
Князь задумался.
– Вы почему-то мне внушаете доверие, господин…
– Рибас.
– Я принимаю предложение. Да и нет другого выхода. Вы действительно моя последняя надежда.
– И я в этом совершенно уверен, князь, – сказал почтительно Рибас, глядя на князя чистыми добрыми глазами.
– Хорошо! Но Бог покарает вас, если вы солгали.
Князь помолчал, а потом торжественно начал – ему доставляло неизъяснимое, почти больное удовольствие рассказывать о ней.
– Весной прошлого года я привез ее из Франкфурта в замок Нейсес, и началась самая прекрасная пора моей жизни. Мне уже было за сорок…
«Сорок пять, если быть точным», – усмехнувшись, подумал Рибас.
– Я часто увлекался, но, поверьте, я все забыл!
Замок Нейсес.
У камина в той же комнате, где сейчас сидят Рибас и Лимбург, сидела принцесса, играла на лютне и с томной нежностью глядела на князя.
– Мой Телемак, – шепчет принцесса.
– Моя Калипсо, – отвечает князь.
Калипсо, по греческой мифологии, – нимфа, державшая семь лет в плену Одиссея, а прекрасный Телемак – сын Одиссея.
«Милый разговор, – опять усмехнулся про себя Рибас, – если учесть, что Телемак был двадцатилетний юноша. Этот болван не понял, как она издевалась над ним».
– Мой Телемак… – с нарастающей нежностью повторяла принцесса.
– Моя Калипсо…
– Мой Телемак, мне немного надоел этот граф Рошфор. Он все время преследует меня моим обещанием выйти за него замуж…
Этого было достаточно. О небо! Я отправил в тюрьму несчастного Рошфора, единственного преданного мне человека. Нет, я не был к нему жесток, поверьте… Ему приносили лучшую еду и его любимое бургундское. И каждый день я давал ему возможность бежать. В тюрьме в камере мирно беседовали Лимбург и Рошфор.
– Почему вы не бежите, граф?
– Я жду, Ваше высочество.
– Чего?
– Того, что скоро случится.
– Что случится? О чем вы болтаете?
– То, что случилось со мной… с де Марином… Со всеми, кто был знаком с этой женщиной.
– Я лишаю тебя бургундского, – кричит князь, но Рошфор только хохочет.
– В тот день я повез ее в замок Оберштейн. Я был совладельцем этого графства…
Лимбург и принцесса верхом подъезжают к замку в Оберштейне.
– Ах, мой Телемак… Как прекрасно жить здесь! Вдали от всякой суеты.
– Моя Калипсо… – восторженно шепчет Лимбург.
– Я слышала от своей няньки, что в моих княжествах много таких замков. Скоро, ох как скоро ты прочтешь в газетах о возвращении мне моих земель. И тогда я покину тебя, мой Телемак, и уеду в далекую заснеженную страну.
– Ты уедешь?
– Но прежде чем уеду, я мечтаю, чтобы вы выкупили этот замок. Я уж придумала, как его перестроить.
Она соскочила с лошади и хлыстом уверенно начала чертить на земле контуры замка.
– Когда меня, увы, с тобой не будет, ты будешь смотреть на замок и вспоминать свою странную Калипсо…
– Она замечательно рисовала, понимала в архитектуре и играла на многих инструментах.
– …Мне дали прекрасное образование, у меня были самые дорогие учителя.
– И тогда впервые с какой-то злой меланхолией она начала рассказывать о своем детстве.
– Я дитя любви очень знатной особы, которая поручила некой женщине воспитать меня. Ни в чем я не имела отказа. Но… вдруг перестали приходить деньги на мое содержание. Оказалось, моя мать умерла. И вот тогда эта женщина продала меня богатому старику. – Она засмеялась. – О, как я обирала его! Я притворялась больной, он вызывал врача и аптекаря, и они прописывали мне самые дорогие лекарства. Старик безумно любил меня и платил, а потом эти деньги мы делили с аптекарем и врачом.
– И вас не мучила совесть? – в ужасе вскричал князь.
– Куртизанки как солдаты: им платят за то, что они причиняют зло.
– О небо! И вы могли… без любви…
– Видишь ли, мой друг, капризничать – это для нас то же, что матросу бояться морской болезни. Пусть испанцы скупы, пусть итальянцы плохие любовники – легко загораются и так же быстро гаснут, но я не должна была никому отказывать, даже евреям.