А вот и отцы иезуиты. Орден упразднен бывшим папой. Но она уже пообещала им помощь папы будущего. Сейчас вокруг нее множество этих коварных созданий. Орден распущен, но еще как силен! Поживете в Риме – почувствуете.
– Ну баба! – восторженно сказал Христенек. В дверь троекратно постучали. Рибас отворил. На пороге стоял тот самый молодой сонный итальянец – слуга Рокотани. Он тихо и долго что-то говорил Рибасу по-итальянски. Рибас слушал, а потом со вздохом передал итальянцу деньги.
– Деньги, деньги… Только русский граф может такое выдержать, – проворчал Рибас, вернувшись к окну. И пояснил Христенеку: – Она пригласила аббата Рокотани сегодня на ужин. Будет просить деньги – это ее последняя надежда.
Рибас взглянул на часы.
– Пожалуй, и мне пришло время в адово пекло заглянуть. Рибас надел шляпу.
– Ох-хо-хо… – зевнул Христенек.
– Сосни с дороги, – ласково сказал Рибас, – чую, скоро тебе выходить на сцену с графским предложением.
Рибас стоял у великолепной мраморной лестницы. По лестнице к Рибасу величественно сходил Доманский.
– Чем могу служить? – вежливо спросил поляк
– Я хотел бы видеть, синьор, Ее высочество принцессу Елизавету Всероссийскую.
– Синьор ошибся. Этот дом принадлежит польской графине Зелинской.
Рибас поклонился и сказал:
– И все же я мечтал бы увидеть, синьор, Ее императорское высочество принцессу Елизавету Всероссийскую, путешествующую под именем графини Зелинской. – И добавил: – Я привез письмо от ее жениха Его высочества князя Филиппа Фердинанда Лимбурга. И могу передать только в собственные руки.
– Боже мой! Письмо от Филиппа, – раздался за спиной Рибаса женский голос.
И маленькая дверь в стене распахнулась. Принцесса, в красной амазонке, с распущенными волосами, стояла в дверях.
«Слушала за дверью…» – усмехнулся Рибас.
Они сидели в узкой маленькой комнате на втором этаже. Доманский молча стоял у дверей, а принцесса и Рибас беседовали у окна. Иногда Рибас поглядывал на окно дома напротив, где за шторой прятался Христенек.
– В добром здравии мой супруг? – щебетала принцесса. – Ах, милый моему сердцу Оберштейн, я так тоскую…
Она открыта письмо, быстро пробежала его и передала Доманскому:
– В мой архив.
Доманский ушел с письмом. Беседа продолжалась.
– Я напишу князю и отправлю послание со своим человеком. Когда вы возвращаетесь туда?
– Завтра утром, Ваше высочество.
– Замечательно! Вы можете сегодня отужинать у меня. Я жду к себе аббата Рокотани – секретаря Его высокопреосвященства польского кардинала Альбани.
«Это чтоб я сообщил Лимбургу, как хороши ее дела…»
Она посмотрела на часы и сказала:
– Прошу вас обождать. Я должна непременно сегодня отписать в Неаполь моему новому другу – английскому посланнику лорду Гамильтону.
И она исчезла за дверью. Рибас остался один.
Постепенно маленькая комнатка стала наполняться людьми – появились слуги, оба поляка, камеристка принцессы. Все столпились в маленькой комнате, когда слуга объявил:
– Аббат Франциск Рокотани. Рокотани вошел в комнату.
«Ишь, выбрала комнату узкую – чтоб слуг казалось поболее. Ох и хитра».
– Принцесса ждет вас, святой отец, – сказал Доманский и распахнул занавес в конце маленькой комнаты.
Аббату и Рибасу представилась огромная зала, залитая ослепительным светом. Все свечи были зажжены, горели люстры, сверкали зеркала.
Принцесса в красной амазонке сидела у стола, как бы погруженная в сочинение письма.
– Ах, святой отец, – и она устремилась к аббату, – я только что с прогулки и вот уже сижу за письмом. Мой большой друг – английский посол в Неаполе лорд Гамильтон – попечительствует обо мне. И сам предлагает мне некоторый кредит. И вот я пишу печальное письмо с отказом… Ибо невозможно брать деньги у министра двора, который находится в союзе с врагом моим Екатериной… – Она внимательно посмотрела на аббата. – Хотя деньги мне очень нужны на святое дело освобождения родины.
Но лицо аббата было невозмутимо. Он ничего не ответил. И принцесса переменила тему:
– Надеюсь, святой отец, вас не шокирует мой костюм. Я, как моя мать, русская императрица Елизавета, обожаю носить мужское платье.
«Женские в ломбарде заложены…» – усмехнулся про себя Рибас.
– Помню, в детстве, – продолжала принцесса, – на маскарады мать часто надевала мужской костюм. У нее были прекрасные длинные ноги. Она была великодушна, хотя немного вспыльчива. Когда княгиня мадам Лопухина осмелилась вдеть в волосы розу, которая была в тот день в прическе моей матери, мать била ее по физиономии… О нравы! – И мельком взглянула на Рибаса и, будто спохватившись, представила аббату: – Это посланец моего жениха князя Лимбурга.