Можно ли допустить, что по той же причине мрачен, никогда не улыбается, думая свою скорбную думу, и булгаковский темно-фиолетовый рыцарь? Такое допущение, полагаем, имеет право на существование — в контексте того, что было уже сказано об альбигойских аллюзиях в «Мастере и Маргарите». Вот почему, на наш взгляд, в числе прототипов темно-фиолетового рыцаря могут быть названы и неизвестный провансальский поэт, скрывшийся под псевдонимом Гильем из Туделы, и поэт-аноним, предполагаемый автор продолжения «Песни об альбигойском крестовом походе», и рыцарь-трубадур Каденет, и трубадур Бернарт Сикарт де Марведжольс.
Из поэзии трубадуров
В поэзии трубадуров термином «coblas capfinidas» обозначалась одна из строфических форм. Она обязывала поэта связывать первый стих новой строфы с последним стихом предыдущей методом повтора (или так называемого «повтора в захвате») одного из его ключевых слов или выражений, причем воспроизводиться они должны были «в идентичной либо более или менее измененной форме, а стоять могли в начале, середине или в конце строки».[259] Именно так сцеплены строфы второй и третьей части «Песни об альбигойском крестовом походе» (тогда как в первой части использован другой канон — «coblas capcaudadas», согласно которому начало новой строфы должно было повторять одну лишь рифму последнего стиха предыдущей).
«Песня об альбигойском крестовом походе» написана двенадцатисложным александрийским силлабическим стихом, а последний стих каждой строфы сокращен наполовину. Во второй и третьей части поэмы эту укороченную строку и «захватывает» последующая строфа.
Например, строфа 205 заканчивается полустишием:
A totz cels de la vila (На всех в городе).А начало уже знакомой нам строфы 206 повторяет это полустишие полностью:
A totz eels de la vila, car en Symos moric (На всех в городе, поскольку Симон умер).Принцип «coblas capfinidas», т. e. «захват» последних слов предыдущей главы и повтор их в начале последующей, использован Булгаковым в «Мастере и Маргарите».
Концовка главы 1-й: «Всё просто: в белом плаще…» Начало главы 2-й: «В белом плаще с кровавым подбоем…» Концовка главы 15-й: «Солнце уже снижалось над Лысой Горой, и была эта гора оцеплена двойным оцеплением…» Начало главы 16-й: «Солнце уже снижалось над Лысой Горой, и была эта гора оцеплена двойным оцеплением. Та кавалерийская ала, что перерезала путь прокуратору около полудня, рысью вышла к Хевронским воротам города». Концовка главы 18-й (Конец первой части романа): «За мной, читатель!» Начало главы 19-й (Начало второй части романа): «За мной читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви?»Конечно, стилистически-композиционные приемы повторов появились с незапамятных времен, использовались еще в культовых текстах, ритуальных песнопениях, народных песнях и т. д. Однако в провансальской поэзии различные системы композиции повтора (анаграмматический повтор, паронимические аналогии, повторы фонем и др.), в том числе и «coblas capfinidas», применялись с такою технической изощренностью и зачастую достигали столь высокой художественной выразительности, что оказали впоследствии влияние на поэтику Данте, а затем и на всю европейскую литературу.
Булгаковеды справедливо называют «Божественную комедию» среди литературных источников «Мастера и Маргариты».[260] Но будет, видимо, нелишним заметить, что к поэтике трубадуров — одному из истоков всей последующей европейской литературы — Булгаков обращался (благодаря превосходному знанию французского языка) и непосредственно.[261] Причем ее влияние прослеживается в «Мастере и Маргарите» не только в творческом освоении канона «coblas copfinidas» из поэмы об альбигойском крестовом походе, но и в использовании Булгаковым при построении переходов от одной главы к другой ряда вариаций формулы «повтора в захвате», также обусловленных поэтикой трубадуров:
Концовка главы 2-й: «Было около десяти часов утра». Начало главы 8-й: «— Да, было около десяти часов утра, досточтимый Иван Николаевич, — сказал профессор.» Концовка главы 24-й: «— Тьма, пришедшая со Средиземною моря, накрыла ненавидимый прокуратором город… Да, тьма…» Начало главы 25-й: «Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней…» Концовка главы 25-й: «Тут только прокуратор увидел, что солнца уже нет и пришли сумерки». Начало главы 26-й: «Может быть, эти сумерки и были причиной того, что внешность прокуратора резко изменилась». Концовка главы 26-й: «Так встретил рассвет пятнадцатого нисана пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат». Начало главы 27-й: «Когда Маргарита дошла до последних слов главы „…так встретил рассвет пятнадцатого нисана пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат“, — наступило утро.»Как видим, стилистически-композиционный прием сцепления глав «coblas capfinidas» Булгаков применяет в местах наиболее сложных «стыковок» текста — при соединении мифологических глав с современными и при переходе от первой части романа ко второй. Надо сказать также, что прием этот — «повтора-захвата» — использовался в мировой литературе не только в поэзии, но и в прозе не столь уж редко; в отечественной прозе, например, к нему прибегали — в качестве лирического подхвата — Б. Пастернак (в «Безлюбье») и Б. Горбатов (в «Непокоренных»); однако если применение его Пастернаком и Горбатовым вряд ли находилось в прямой связи с поэтикой провансальских трубадуров, то Булгаков, возможно, должным образом оценил его как раз в процессе своего целеустремленного знакомства с «Песней об альбигойском крестовом походе».
Смерть Иуды из Кириафа
Читатели «Мастера и Маргариты» нередко обращают внимание на то, что обстоятельства смерти Иуды изложены Булгаковым в каком-то совершенно новом, неизвестном дотоле религиеведению варианте. В самом деле, какие на этот счет существовали легенды?
1) Иуда повесился.[262]
2) Иуда было повесился, но под тяжестью его чрева, раздобревшего от «мзды неправедной», веревка оборвалась, и он «низринулся с рассевшимся телом и выпавшими внутренностями».[263]
3) Иуда случайно упал в глубокий овраг, вследствие чего от удара чрево его опять-таки «расселось» и внутренности выпали.[264]
4) После совершенного Иудой предательства чрево у него настолько разнесло, что он с трудом проходил по тесным улочкам Иерусалима и однажды был раздавлен в узком переулке ехавшим навстречу возом.[265]
Булгаков, в свою очередь, предлагает совсем иную фабулу смерти Иуды: его по наущению Пилата заманивают в ловушку и там убивают.
Есть ли, однако, у этой фабулы какие-либо аналоги в истории, в легендах, в художественной литературе? По схожей схеме, например, было осуществлено в 1208 г. упоминавшееся уже нами убийство папского легата Петpa де Кастельно. Он прибыл ко двору главы альбигойцев графа Раймунда VI Тулузского с тем, чтобы отлучить того от церкви. И, сделав это публично в зале графского замка, объявил в заключение интердикт на земли Раймунда (что означало закрытие всех церквей, запрещение крестить, венчать и хоронить по католическому обряду).
Как сообщают хроники того времени (и «Песня об альбигойском крестовом походе»), Раймунд VI, когда Петр де Кастельно покинул зал, воскликнул, что легат заслуживает мгновенной смерти, но тут же заметил, что таковая запятнала бы его, Раймундов, графский герб. Лев пренебрегает волком, продолжал Раймунд, и поэтому надо дать легату возможность уехать из города невредимым. Тем паче, что в другом месте, добавил граф, наверняка найдутся ищейки, которые избавят Прованс от волка.
И дальше в хрониках рассказывается, что среди приближенных Раймунда находился рыцарь-конюший, который понял, что граф поставит ему в заслугу, если он отомстит за того легату; другие же хроники повествуют, что стать орудием мести Раймунда VI решили двое придворных. Но так или иначе Петра де Кастельно благополучно выпустили из города. И лишь на следующий день, когда он достиг берега Роны, переправившись через которую оказался бы за пределами владений Раймунда, его здесь подстерегли и убили, по одним источникам — ударами ножа в спину, по другим — в сердце.