Подобно раджпутам, казаки хоронили своих умерших, насыпая над ними высокие могилы. Этот обычай, распространенный когда-то в Украине забылся вследствие московско-большевистской оккупации, как и память о предках вообще. Даже сейчас индусы или китайцы, японцы или кавказцы знают свою родословную до десятого колена, а у нас, к сожалению, не знают даже четвертого. Приведу один факт: с обретением независимости в Украине встал вопрос перевозки на родину праха умерших в Сибири украинских граждан.
И, в отличие от литовцев, эстонцев, украинцы не спешили забирать своих умерших… А казаки считали большим грехом не забрать тело побратима с поля боя. Если не удавалось найти тело, они, вернувшись на Сечь, насыпали ему символическую могилу (курган).
У раджпутов, представителей касты воинов-кшатриев самой достойной считалась смерть в бою: смерть дома, в кровати — недостойной (321, 107). Смерть в бою лишала воина неприятностей последующих перерождений и душа его попадала прямо в рай (321, 130). Так же и украинские казаки смерть от болезни считали позорной, даже Божьим наказанием за грехи (141, 58). Особенно придерживались этого постулата запорожцы, которые были своего рода монахами религии, войны и смерти. Мотив венчания с могилой является обычным в украинских думах: «моя хата — в сырой земле гроб», «возьмет себе в женушки высокую могилочку», — поется в них. На Подолье сохранился интересный обычай приглашения гостья в свой дом: «Дома наши на кладбище, а Вас приглашаю в курень» (курень — казарма на Сечи) (334, 91). На Запорожской Сечи вновь прибывшему в курень казаку куренной атаман, выделяя место, говорил: «Ну, сынок, это тебе и весь гроб! А когда умрешь, будет еще меньше!»
Возвращение с войны. Со старинного рисунка.
Колоссальные по силе слова, которые на протяжении столетий были спрятаны в сердцах казацких потомков — воинов Украинской Повстанческой Армии, так освещают мистику венчания украинского казака-повстанца с войной:
Герб мамлюкского мастера фехтования.
Подобную мистику смерти исповедовали и знаменитые раджпутские монахи-госианы (воины ордена Госиан), философия и обычаи которых удивительно схожи с обычаями запорожских казаков. Госианы делятся на два течения: безбрачные воины-аскеты «нигангы» и «сансари госиан», которые живут светской жизнью. Казаки также делились на безбрачных сечевиков и семейных реестровых. Традиционные цвета нихангов, которых иногда называют «рыцарями смерти», синий и желтый (91, 147). Еще нихангов называют «канпхата-джоги», то есть йоги с порванными ушами: при обряде посвящения им глубоко надрезали ухо, чтобы одеть специальные тяжелые серьги…(321, 266). Аналогичную массивную серьгу видел еще византийский хронист Лев Диакон в ухе нашего славного рыцаря Святослава Храброго, который своим внешним видом (длинные усы и чуб) напоминал как запорожского казака, так и кшатрия-раджпута. Напомним, что сечевики тоже носили серьги, о чем есть множество свидетельств современников.
Из приведенного выше видно, как поверхностно изучали исследователи военные традиции Запорожье, примитивизируя казаков до уровня беглецов от панского гнета, которые заимствовали военные традиции от турок, татар, поляков или еще кого-то, только не от своих предков, которых как бы и никогда не было. И все же явление украинского казачества и Запорожской Сечи имеет более глубокие корни. И войсковая культура наших предков была на чрезвычайно высоком уровне, не даром разные народы пытались перенять ее.
Индийская женщина исполняет танец с мечом. Современное фото.
Грузинский меч русулли.
Из истории мы знаем об отважных египетских рыцарях-мамлюках. Очевидцы единогласно описывают их чрезвычайную боевую умелость во владении оружием и конем. Вот высказывание наполеоновского генерала Девернье Николаса Филибера, которому довелось столкнуться с ними непосредственно на поле боя: «Мамлюкская армия даже с ее пехотным усилением была в количественном отношении гораздо слабее французской. Но каждый мамлюк имел на своем коне арсенал. Находясь верхом на коне, по казацкому обычаю, он сначала должен был разрядить свой карабин; затем стрелял из нескольких пар пистолетов, выбрасывая их после выстрела за спину — потом они подбирались его пешими слугами; потом он метал свои смертоносные джериды — дротики, около четырех футов длиной, сделанных из зачищенных и заостренных пальмовых веток, и, в конце, атаковал врага с кривой турецкой саблей (ятаганом) в руке. Годы практики делали его способным отрубить голову одним ударом. Оторванный от своих родителей еще в юном возрасте, воин с двенадцати лет, конечно, не имея семьи, не знал страха и привязанности. Мамлюк почти никогда не попадал в плен: он или побеждал, или погибал, или убегал с той же молниеносной скоростью, с которой атаковал…» (329, 423).
5
(291, 331).