Вдоль левого берега его тянулся лес, урезанный узкой полосой зелёного луга. Берег, на котором стояли ребята, порос кудрявыми тальниками и густой травой. Через ручей были переброшены два бревна — чудо-мостик, сделанный дедушкой Гордеем.
Ниже по течению, откуда доносился рокот воды, ручей падал с метровой высоты, образуя водопад. Разбивая о камни хрустальную струю, ручей там пенился и влажной пылью обдавал нависшую над ним траву, шиповник и берёзку.
— Тут будет хорошо! — решил Витя.
— Шалаш поставим выходом к ручью, костёр разожжём и будем жить, как настоящие путешественники, — согласился Дима.
— Жучку тоже сюда переведём.
У мостика появился дедушка Гордей с топором в руках.
— Дедушка! — крикнул Витя. — Мы уже всё продумали: шалаш сделаем двускатный. Верёвками пользоваться не будем. Колья свяжем прутьями; стол сделаем без гвоздей, на колышках; для чая посуда должна быть из берёзовой коры; звериную печёнку — есть сырой…
— Стой… стой… — испугался дедушка Гордей. — Ещё зверя в глаза не видели, а уже печёнку съели. Пошли-ка лучше за строительным материалом, время не ждёт, — вдруг предложил старик и зашагал к мостику.
Дедушка рубил, а Витя и Дима таскали. Работали усердно.
На две рогулины, вбитые в землю, положили жердь. К ней с двух сторон уложили полого палки; ту сторону, что прилегала к кустарнику, тоже закрыли палками, а их вершины привязали к рогулине тальниковым прутом. Дедушка накосил травы для крыши, а чтобы она не сыпалась, ребята, поверх палок, наложили веток и досок от старых ульев.
— Шалаш настоящий, тут уж ничего не скажешь, — говорил дедушка Гордей.
Шалаш был двускатный, просторный, покрыт зелёной травою.
— Дедушка, полезайте сюда, хорошо как! И лес видно, и ручей! — приглашал старика Дима.
Дедушка Гордей бросил в шалаш охапку травы для постели и залез сам.
— Не плохо… — согласился он. — Теперь вы настоящие путешественники. Жить будете в шалаше, имеете лошадь, собаку, буду проситься к вам в проводники. Места кругом мне знакомы, не заблудимся, — улыбаясь, говорил старик.
Подошла Дарья Петровна.
— Ишь, чего выдумал, шалаш — хороший, только кто спать в нём будет, боязно ведь ночью-то?..
— Не из тех ребята, — ответил дедушка Гордей. — Сами всё делали.
А солнце клонилось к горизонту. Высоко над поляной проносились в стремительном полёте стрижи.
У костра
Над поляной сгущались вечерние сумерки. Уже подал свой голос сверчок, где-то в лесу затрещал козодой, словно тень, бесшумно, мелькала летучая мышь. А воздух был переполнен прохладой и запахом полевых цветов,
Но вот в потемневшем небе прорезалась первая звезда. На землю опустилась ночь. Только костёр нет-нет да и вспыхнет и озарит бледным светом то сгорбленную фигуру дедушки Гордея, то сосредоточенное лицо Димы, то хитрую морду Жучки. Временами пламя поднималось высоко, и тогда в поредевшей темноте вырисовывались шалаш, кусты и мостик.
— Такой породы уток на нашей реке раньше не водилось, — рассказывал дедушка Гордей. — Разве весной или осенью, в перелёт, увидишь две-три пары на Благодатке, и всё, А теперь расплодились они у меня и по соседним рекам. — Дедушка подбросил в огонь охапку сухих дров.
Пламя вспыхнуло, стало светлее.
— Лет пять назад, поздно осенью, увидел я на реке уточку и удивился: перелёт давно закончился, наступили холода, а она не летит.
Наверное, отстала от своей стаи и сбилась с пути, думал я.
Через несколько дней ударил мороз и по реке пошла шуга. Вышел на берег и вижу — сидит она, сиротка, на кочке, носик от холода спрятала под крылышко, не шевелится. Стал подходить к ней, а она летать не может, соскочила с кочки, забилась в траву — ни жива ни мертва. Поймал я её, обласкал и принёс в избушку. Крыло у неё оказалось перебитым дробинкой. Вначале дичилась, есть не хотела, из-под кровати не вылазила, но потом попривыкла. Привязался и я к ней, Прозимовали мы, но крыло не срослось, осталась уточка калекой. Дедушка на минуту смолк. От костра несло горячим воздухом, а от поляны — ночной прохладой. Было удивительно тихо. Где-то в глубине неба переместилась звезда, и у кромки леса ухнул филин. Из темноты бесшумно появился Воронко. Он подошёл к костру и, опустив низко голову, стал дремать.
— Дождались весны, тёплые дни наступили, — продолжал дедушка Гордей. — Гуси, лебеди, журавли потянули на север. За ними летели и стаи мелкой птицы. Крик в воздухе, в лесу, на реке. Забеспокоилась и моя уточка. Весну почуяла, тесно стало в избе. Бывало, до рассвета проснётся, прихорашивается, перышки перебирает, сама с собой о чём-то разговаривает, — видно и её потянуло в родные края. А то забыла, что летать-то она не могла. Думал я думал и выпустил уточку на озеро. А там к ней припарился селезень, вижу, воркуют оба, заботятся, а к лету она привела выводок утят. Приду бывало к ним — она раскричится, разгонит детей и сама спрячется. Не стала узнавать меня. Утята росли на глазах, скоро окрепли. Уж как она их берегла, растила. Рано летать начали. Бывало, поднимутся, пронесутся по реке, поиграют — и к матери на озеро.