Но вот наступила осень. Птицы на юг потянули. Утки мои долго не улетали. Они, видно, не понимали, почему мать не собирается с ними в путь. Однажды вечером на озеро сел небольшой гурт таких же уток, поговорили они между собой, пошептались, а утром снялись с озера и улетели. Мать долго хлопала крыльями, билась о воду, силилась подняться, но не могла. Осталась уточка опять одна.
Пришёл я на озеро, она прячется, не признаёт. Стал я ей хлеб подбрасывать, надеялся, что вспомнит меня по корму, так и случилось. В избушку собирался перенести, да откладывал: тёплые дни были. И вот как-то утром слышу — выстрел. Схватил я посох и на озеро. Вижу, здоровенный мужик, не наш, не колхозный, в воде с ружьём лазит, утку ловит. Подбежал я к берегу, она увидела меня, узнала, ползёт по траве, вся в крови, перебитыми крыльями машет. «Не тронь, я убил!» — закричал мужик… Не донёс я её до избушки, на руках умерла.
Дарья Петровна тяжело вздохнула.
— Пришла вторая весна, — продолжал рассказчик. — Лодку на берегу починял. Слышу — знакомый свист. Оглянулся — утки мои прилетели.
Обрадовался. Благодатна и озеро были для них родиной. Тут они и обосновались на постоянное жительство. Одна из них и есть та самая уточка, что самовольно поселилась в лесном домике.
Дедушка умолк. В наступившей тишине слышен был сонливый рокот водопада.
— Что-то мы засиделись, — сказал дедушка Гордей, поднимаясь.
Впереди ещё много вечеров, побеседуем, а сегодня пора спать.
Дарья Петровна заглянула в шалаш, приготовила постель ребятам и ушла вместе с дедушкой. Ребята улеглись на мягкой, душистой постели.
Над шалашом поднялась луна. Ручей бурлил, облитый бледным светом.
— Ху-ху-ху, — прокричала сова, увидев шалаш.
Дима поближе подвинулся к приятелю и быстро заснул.
Таинственный колосок
Витя проснулся от шума. С минуту он не мог понять, где находится а что творится вокруг него.
— Дима, слышишь, проснись! — прошептал он.
Кто-то навалился на шалаш, послышался треск, и ребят придавило ветками и сеном. Витя высвободил голову и чуть не крикнул от удивления — шалаш был наполовину раскрыт. Виновник же проделки, просунув голову в отверстие, спокойно смотрел в упор на Витю.
— Воронко, пошёл! — крикнул тот, отгоняя коня.
Но Воронко, выдернув из крыши большой пучок травы, громко пережёвывал её, обдавая Витю тёплым дыханием.
— Да ты посмотри на него — ни с места!
Ребята вскочили.
— Мало тебе свежей травы, всю крышу поел, — кричал Дима, размахивая хворостиной.
Воронко обошёл изгородь и, видимо, считая, что обхитрил ребят, появился у шалаша, с другой стороны.
— Какой же ты надоедливый! — крикнул Дима, далеко угоняя Воронко.
Это было ранним утром. Опалённые багровым румянцем тучи предвещали непогоду.
Ребята поправили жерди, собрали остатки сена и стали накрывать шалаш.
— Чего это вы спозаранку вскочили? — послышался голос дедушки Гордея.
— Дедушка, посмотри, что сделал с шалашом Воронко! Сено поел и опять идёт! — ответил Витя.
— Ты почему обижаешь ребят? Травы не хватает, или ради озорства? — упрекнул дедушка Гордей Воронко.
Тот бесцеремонно подошёл к шалашу и стал собирать с земли остатки сена.
К дедушке подбежал Дима.
— Понюхайте, — крикнул он, показывая пучок травы.
Дедушка медленно потянул в себя воздух. Каким чудесным ароматом пахнуло от пучка!
— Душистый колосок в нём… — сказал дедушка, с наслаждением вдыхая воздух.
Он вытащил из пучка небольшое растение с узкими длинными листьями и с желтоватым колоском на конце стебля, очень похожим на маленький колос ржи.
— Вот он, виновник запаха, — продолжал старик, показывая ребятам пахучее растение, — не зря Воронко осаждает вас, — любит скотинка в сене эту благовонную травку. Без неё сено что болотная трава, невкусное.
Пока рассматривали растение, Воронко уже хозяйничал возле шалаша, что ел, что топтал ногами.