Ей очень повезло, что она дочь своего отца, а не подчиненная и тем более — не враг.
Значит, папа действительно не видит ничего дурного в том, что мама бегает на сеансы психотерапии и цитирует Юнга и Берна наизусть. Впрочем, к нему она и не решается приставать со своим просвещенным мнением. Джереми почти никогда нет дома: он работает на фирме допоздна, а потом едет развлекаться. Все поучения валятся на голову Кэндис: она почти всегда дома, она без возражений слушает старших, и вообще она в семье «самая маленькая». И плевать все хотели, что ей скоро двадцать семь. Наверное, даже когда Кэндис разменяет шестой десяток, для нескольких человек она все равно останется «малышкой Кэнди». Обычное дело — судьба младшей дочери в благополучной семье.
Может быть, ей стоило пойти по кривой дорожке? Еще в школе? Начать слушать панк, проколоть нос, брови, губы, пупок и язык, выкрасить свои нежные локоны в цвет воронова крыла, сквернословить, курить, пить дешевое пиво и демонстративно сплевывать желтую от никотина слюну на мамины обожаемые ковры? Кэндис поморщилась: перспектива ей не улыбалась. Конечно, есть вероятность, что от нее отреклись бы, как от паршивой овцы, отправили бы куда-нибудь в глушь, на ранчо маминых родителей, например, чтоб не позорила семью... и оставили бы ее наконец в покое со всей этой светской жизнью, этикетом, нравоучениями и подгнившей моралью высшего общества. Ты на виду — улыбайся. Улыбайся еще, тебя снимают. Ну же, Кэнди, не криви губы, тебе не идет; что подумает вон тот симпатичный молодой человек? Ах, это же Эндрю Берримор. Не бери в голову, у него слишком мало денег. Да, его отец владеет каким-то банком, который вот-вот рассыплется в прах, но ты же понимаешь, что твой жених должен в перспективе зарабатывать больше твоего отца? Что значит — это сложно? Не продавай себя по дешевке, вот и все. Это как аукцион. А ты очень, очень ценный лот. И твоя стартовая цена должна быть высока...
Кэндис передернуло. Ее тошнило от этого — а куда деваться? Деваться-то некуда, ладно бы она была не из этого круга, но ведь она в нем родилась и выросла, он породил ее, и она может сколько угодно сопротивляться, но... Может, ей не надо было читать столько книг в детстве и юности? Глупые, глупые книги, зачем они диктуют мораль, которой нет места в современном, «прогрессивном», как говорит отец, мире?
Кэндис вздохнула. Сделанного не воротишь, прочитанных книг не выбросить из головы. Возможно забыть детали: имена героев, названия мест, эпизоды, с чего все начинается и даже чем заканчивается, но от каждой книги, тем более хорошей, в памяти — или в душе? — что-то остается. Какой-то отпечаток, след, тень, что-то тонкое, полупрозрачное... И эти неотчетливые тени неизменно ложатся на наше мировосприятие, придают ему форму и объем, оттенки.
Радужная картина мира Кэндис не имела права на существование в мире, где она жила каждый день. Этот мир, мир богатых дельцов и роскошных бездельниц, требовал совсем другой психологии. Здесь слышали про Шекспира и Хемингуэя, безусловно, но мерить жизнь идеалами «старой литературы» никто не стал бы — смешно. Кэндис и не настаивала — это тоже смешно. Мир не переделаешь под себя. Она хотела остаться собой. Только и всего.
Слишком многого, в общем, хотела.
Дело в том, что, чтобы остаться собой, нужно, чтобы тебе не мешали, особенно — близкие люди, которые «желают тебе только добра», но, разумеется, имеют и свой интерес в том, чтобы рядом с ними был удобный человек. Удобный — это милый, неспособный на дерзость, от которого не нужно ждать подвоха, который будет с радостью делать то, чего от него хотят. Воспитанный сын, лапочка-дочка, добрый друг, услужливый коллега... Десятки милых масок, все — в пастельных тонах и пушистенькие. И даже если человек, душа его умрет и под маской ничего не останется, кроме пустоты, — не страшно. Так даже удобнее.