Глория была абсолютно права, и Кэндис это знала. С Глорией ей приходилось невыносимо трудно, когда они с Маркусом жили мирно и счастливо, но стоило им поссориться, как Глория с ее независимой точкой зрения становилась незаменимым собеседником.
— Привет, дорогая! Ну как ты там? — беззаботно поинтересовалась Глория. — Все оплакиваешь своего бывшего, этого подонка на крутой тачке? Чтоб ему разбить ее в хлам...
— Привет. Нет. Не оплакиваю. Скорее даже наоборот. Мечтаю побывать на его похоронах, — отозвалась Кэндис.
— Эй, ты там в порядке? Ничего не обкурилась?
— Нет.
— И не пьяная?
— Нет.
— У-у-у... А в чем дело? Ваш семейный доктор оказался фанатом транквилизаторов?
— Я не сплю третьи сутки.
— Ты что, рехнулась?
— У меня не получается.
— Не ври. Ты пытаешься с кем-то его забыть, так?
— Глория, не говори глупостей... — Кэндис начала жалеть, что подняла трубку.
Да, это не Маркус, а толку с того? Все равно скандал. Конечно, они с Глорией потом помирятся, и помирятся очень-очень быстро, но... Можно же было и как-то иначе!
— Эй, и хватит там топиться в море жалости к себе, слышишь? Это недостойная смерть. К тому же я не верю, что моя жизнелюбивая подруга Кэндис вздумает покончить с собой из-за этого мерзавца.
— Берешь меня на «слабо»? — улыбнулась Кэндис.
— Даже и не думай! Лучше скажи мне, у тебя там стены «дышат»?
— Что-о?
— Ну я слышала, что если больше суток не спать, то возникает такой эффект восприятия, будто стены «дышат»: сжимаются и разжимаются, сжимаются и разжимаются.
Кэндис критически оглядела пространство вокруг себя. Стены отказывались проявлять признаки жизни, и это было хорошо, Кэндис нутром чуяла, но вот мелкие предметы как будто мерцали — то проявлялись, то исчезали. Ей показалось, что она смотрит по телевизору плохо настроенный канал и изображение рябит и то и дело пропадает.
Она поделилась с Глорией своими наблюдениями, чем вызвала у подруги приступ энтузиазма.
— Надо же! — восхитилась Глория. — Я всегда хотела попробовать, это называется депривация сна.
— Так за чем же дело стало? — философски поинтересовалась Кэндис.
— Силы воли не хватает. Мало родители меня в детстве лупили и ставили в угол.
— А ты попроси. Лучше поздно, чем никогда, — устало посоветовала Кэндис.
— Угу. Папу попрошу. Пусть там даст знать кому надо, чтобы мне устроили «веселый уикэнд».
Глория отличалась очень мрачным чувством юмора. Кэндис ее шутки иногда коробили, но ей нравилось, что Глория с одинаковой жестокостью шутит над собой и над другими. Это честно.
— Ладно, я, собственно, чего звоню: хватит там страдать, пойдем лучше развеемся.
— Нет, Глория, извини, я не буду пить. Мне и так, без спиртного, не очень-то хорошо... Точнее, я как будто пьяная, причем все время. И не трезвею.
— А с чего ты взяла, что я приглашаю тебя пить?! — возмутилась Глория.
— Ну вспоминаю наши последние встречи...
— Никто не виноват, кроме обстоятельств, что каждая наша встреча в последнее время заканчивалась в каком-нибудь баре.
— Угу. При том что начиналась в другом.
Глория проигнорировала ее замечание:
— У меня, можно сказать, есть на примете местечко по твоему вкусу. Там сегодня открытие фотовыставки...
— И фуршет с обилием спиртного?
— Не знаю, не уточняла. Знаю только, что фотография. Ты же любишь.
Кэндис покосилась на кровать, где покоился семейный альбом. Да уж, любит, нечего сказать... век бы не видела.
Хотя... Глория ведь приглашает ее не на выставку портретов Маркуса Доннари. Вряд ли там будет даже один-единственный его портрет. А это заманчиво.