И сейчас эта старая, дряхлая, ожесточенная женщина живет одна. Но, вероятно, даже в самые горькие часы одиночества она ни в чем себя не винит, она даже и сейчас не подозревает, что причина всех ее бед — она сама, ее неуважение к чести и достоинству самого близкого человека. А стали они далекими именно потому, что у мужа и жены разные представления о чести. Ведь у одних это как бы врожденное чувство, а другие считают вполне естественным написать беспричинный донос для острастки, оскорбить, обидеть человека из озорства, облить грязью в приступе животной злобы, забывая, что даже самые мелкие проступки, в которых есть оттенок подлости, предательства, глумления над честью, люди не прощают…
В нашу жизнь вместе с образованием, истинной свободой, гражданским самосознанием пришла и нетерпимость ко всякой кривде, оскорблению личности, бесчестной клевете.
Господское высокомерие и купеческое хамство кончились вместе с представителями этого сословия, и если проявляются они где-нибудь, то как дурная отрыжка прошлого. Но разве не позорят свободного человека рабские замашки — грубость, невежество, брань, тупое издевательство над человеком? Народ говорит: не дай бог из хама пана. Но сколько еще терпят люди самых разных профессий, люди, которые ежедневно нам усердно служат — продавцы, официанты, работники транспорта, коммунальных и лечебных учреждений, — от ничтожных людей, воображающих себя панами. Щенок-мальчишка говорит «ты» старику официанту, въедливая старушка заставляет раскромсать огромный штабель сыра, чтобы получить свои особенные сто граммов, десяток недугов чувствует в себе дородный мужчина и рычит, если врач без труда устанавливает только один — симуляцию. Такие люди и к жалобным книгам прибегают редко — запись уже документ, и напраслину нетрудно установить: они поносят ни в чем не повинных людей, унижают их человеческое достоинство, чувствуя себя господами положения, тогда как на самом деле они рабы своих дурных характеров, привычек, отвратительных душевных свойств. Нетерпимостью, презрением, огнем сатиры надо окружить таких людей в нашей стране, где все служит счастью и благу человека.
Такой подлинно гражданский гнев прозвучал недавно в письме одного рабочего. Он рассказывал о чумазых, одетых в грязные, промасленные телогрейки «стилягах» навыворот, которые оскорбили женщину только потому, что она опрятно одета. Они, наверное, считают, что быть рабочим — значит ходить в промасленных тужурках и по возможности меньше умываться, чтобы все видели, какие они «труженики». Воевать с такими, как и с «ультрамодниками»-тунеядцами, совершенно справедливо призывает рабочий Третьяков, и война эта — наш общий долг.
Самый распространенный вид оскорбления личности — из озорства. Не только молодые, но великовозрастные люди с удовольствием рассказывают, как они ловко и лихо подшутили над ближним, испугали, унизили или внезапно ошеломили прохожего. Для некоторых это веселый спорт.
Недавно я с друзьями сидел и мирно беседовал в ожидании поезда в буфете на станции под Москвой. Вдруг за моей спиной выросли сразу три фигуры.
— Вставай! — закричал наиболее грозный из мушкетеров.
— Почему? Свободных мест много…
— Вставай! — взревел малый. Видимо, ничего другого он придумать не мог, а этого вопля было ему вполне достаточно, чтобы распалиться. И вдруг он померк. Из-за перегородки, где моется посуда, выглянула старушка и заворчала:
— Каждый день с вами одно и то же. Ах вы, негодяи!
Она ловко подхватила стул, изо всех сил двинула забияку по горбу. Мушкетеров как ветром сдуло. Но это было еще не все. Когда я вышел на платформу, они стояли, засунув руки в карманы, и железным строем двинулись в мою сторону, не подозревая, что за их спиной случайно оказался сержант милиции. Так и не успели порезвиться молодые люди. Пока сержант в милицейской комнате переписывад их адреса и фамилии — все они оказались заводскими рабочими, — я у них спрашивал:
— Скажите, ребята, почему вы привязались ко мне, пожилому, поседевшему человеку? Что я вам сделал, чем не понравился?
Продолжительное молчание. А когда сержант сказал: «Пишите объяснение», — главный заводила сел за стол и, не задумываясь, начал строчить, и стало ясно, что для него это вполне привычное дело. Я прочитал этот документ и изумился. За полчаса парень сначала показал себя как хулиган, нагло пристал к людям, потом как трус — сбежал от одного удара судомойки, затем прохвостом — готов был втроем наброситься на одного и, наконец; лжецом: в объяснении было написано, что мы «нецензурно выражались», распивали принесенные с собой напитки и, наконец, задевали его — отважного мушкетера. На лице его была написана твердая решимость и в дальнейшем продолжать эти развлечения за счет ближних. За такие пустяки не судят, не бреют голову и даже пяти суток ареста не дают. А на то, что он лишил покоя, отдыха, испортил хорошее настроение ни в чем не повинных людей, ему и его друзьям наплевать. А сколько их, таких наплевистов, гуляет вокруг пивных и ресторанов!
И сколько мук, никому не ведомых горестей и слез вызывают у хороших людей мелкие людишки из злобы, зависти, просто из желания насолить.
Нельзя не радоваться тому, что с каждым днем все чаще и чаще хулиганы, завистники, спесивые индюки, мелкие сплетники и пакостники, подглядывающие в замочную скважину за нашей жизнью, получают яростный отпор.
Нет для них суда уголовного, но есть теперь общественные товарищеские суды, и долг людей, избранных в блюстители чистоты и нравственности общества, — жестоко и беспощадно карать всех, кто ежедневно на улице, в общественном месте, в коммунальной квартире глумится над честью и достоинством советского человека.
Как-то я прочитал в журнале «Юность» статью об исключении из комсомола некоего юного потомка Фердыщенко, подличавшего из-за — угла. Райком хотел смягчить формулировку, но комсомольцы настояли, чтобы главным мотивом исключения было: «За подлость». Недавно товарищеский суд покарал нужного и полезного колхозу человека, строителя и прораба, за подлую сплетню о девушке ни в чем не повинной. И мне кажется, эти факты свидетельствуют о том, что в самой гуще» масс рождается могучее средство борьбы с бесчестными людьми. Никто не смеет оскорблять ближнего в стране подлинного равенства, но если нашелся негодяй, незаслуженно обидевший хорошего человека, — к позорному столбу его!
Нельзя даже бандита назвать бандитом, пока суд не доказал его вины, но если она доказана, суд его карает за бандитизм и объявляет об этом в приговоре. И мне кажется, если подлость человека установлена, народный суд и суд товарищеский имеют все права назвать преступление по имени. И пусть называют. Человек наказан за подлость, за грязную сплетню, за клевету, за спесь, за хулиганство, за мерзкую брань! Неисправимым мало объявлять выговоры — в случаях особенно нетерпимых нужно объявлять общественный бойкот, нужно предоставлять право каждому гражданину, и не по своему произволу, а по приговору суда, называть отступившего от этических законов именем, которое он заслужил: склочником, сплетником, клеветником, хулиганом, забыв на время его настоящее имя. Ведь он незаслуженно бесчестил других, и пусть сам получит полной мерой всеобщее презрение и позор. А если месяц или две недели все окружающие будут называть человека клеветником, он до конца своей жизни забудет, что такое клевета, и закажет клеветать своим внукам и правнукам.
Может быть, это жестокая мера, но я убежден, что тысячи людей, пострадавших от подлости, клеветы, хулиганства, склоки, горячо поддержат это предложение. Ведь наносивший оскорбление никогда не выбирает выражений, почему же настоящие люди не могут назвать порок и мерзость их настоящими именами?