Малыш уселся прямо на пол и вопросительно взглянул на друга.
— Чревоугодие — один из семи смертных грехов, которые, как проповедует пекущаяся о нашем спасении церковь, прямым путем ведут в преисподнюю.
— Уи-уи, щеб брюхо всегда было сухо.
— Так вот, — Магистр откусил еще кусок, — к беспокойству за Арлетту добавляется еще этот невыносимый запах гари. Кажется мне, что костры уж слишком палят. Что пользы, если все миазмы сдохнут, а вместе с ними задохнемся и мы!
— Уи-уи, есть и кой-ще похуже. Щепоть этой дворни уже пальнула за дальние горы с полными штанами, а в Уортинге отдубасили двух соломонов.
— Побили двух евреев? — Магистр, собравшийся еще раз откусить, застыл с открытым ртом. — А они-то в чем провинились? Что у них общего с нашей чумой?
— Уй, бают, это они испортили влагу в тамошней купели, с этого и черная смерть.
— Евреи отравили воду в колодце?! В Уортинге?! Господи помилуй, что за чушь! Они же сами там живут! И вообще! Поэтому в Гринвейлском замке чума? Невежественное скудоумие!
Магистр уже был готов рвать и метать, как вдруг дверь в покои Арлетты открылась, и на пороге показался Витус. Он был едва одет и выглядел усталым.
— Магистр, мне нужно чистое постельное белье и кастрюля воды, как можно холоднее. И свежего супа, очень горячего. И кусок постного мяса, лучше птицы.
— Больше ничего? — В тоне Магистра, еще не успевшего остыть, прозвучало больше язвительности, чем он хотел. — Извини, я не хотел. Мы все немного не в себе. Как Арлетта?
Витус посмотрел на него, его взгляд был пустым, как у мертвеца.
— И достань мне еще один пузырек шалфейного масла, масло должно содержать еще камфару и тую. — Дверь за ним снова закрылась.
Коротышка поскреб в своей огненной шевелюре:
— Уи-уи, плохо дело!
— Боюсь, что ты прав, Энано. Но мы ничего не можем поделать, совершенно ничего. Только выполнять то, что говорит Витус. Отец наш Небесный, дай нам справиться с этой напастью! Ну ладно, пойдем делать дело. Ты поможешь мне?
— Не-а, надо сгоношить кой-ще тоже важное. — Он умчался вприпрыжку, а Магистр недоуменно посмотрел ему вслед: «Что сейчас может быть важнее распоряжений Витуса?»
— Сегодня третий день, любимая, — сипло шептал он. — Держись, слышишь, держись! Завтра будет лучше, я тебе обещаю.
Она лежала на его плече и тихонько плакала. Беспомощный человеческий комочек, то ледяной, то пышущий жаром. И слабенькая неимоверно. К этому добавилось зловоние, которое все сильнее источало ее омертвевающее тело. Помимо шишек в паху появились новые, на шее. Витус нащупал их еще ночью, когда согревал Арлетту, не переставая гладить дорогое лицо. Под утро он проколол бубоны в паху и выпустил гной — желтоватую пастозную жидкость, вызывающую омерзение. Затем он обработал места поражения шалфейным маслом и натер спиртом, обогащенным серебром, в надежде, что они подсохнут. Но гной продолжал выделяться, и ничего нельзя было поделать. Ничего, ничего, ничего…
На двух бубонах, которые он обложил на пробу высушенными розовыми лепестками, также не было заметно улучшения. В отчаянии он просто сбросил лепестки на пол.
Терьяк, который прислал старый доктор Бернс, он так и не смог ей дать. Он упрашивал ее, умолял, даже угрожал, но она была непреклонна. От лекарства, в котором содержится змеиный яд, ее воротило.
— Ребенок… и я… мы умрем, — едва расслышал он ее слабый шепот.
— Чепуха! Так скоротечно не умирают! — резко запротестовал он.
— Да… — с неимоверным усилием она положила палец на его ямочку. — Мне холодно, мне так холодно! У меня… чума. Я это знала… уже когда ты обнаружил… бубоны…
— Но, но…
— Ребенок… и я… мы умираем… а ты должен жить… обещай мне. Побори чуму… обещай мне.
— Обещаю! Клянусь всем, что для меня свято!
Его мысли бешено метались. Этого не может, не должно быть! Арлетта не должна умереть!
Отец наш, сущий на Небесах, в руки Твои отдаю мое упование! Сделай так, чтобы она снова стала здоровой, избавь ее от чумы! Отец наш, сущий на Небесах, владыка всего в этом мире, если хочешь забрать душу, возьми меня, Твоего грешного сына Витуса!
Пусть я уйду, лишь бы жила она!
Амен! Амен! Амен!
Он весь углубился в свою молитву, и она придала ему сил. Неожиданно он снова услышал голосок Арлетты, такой тихий, что казался шелестом ветерка: