— Мне и в самом деле неможется, Харви. Что у нас сегодня на дворе? Седьмое октября и не меньше чем 1577 лет от Рождества нашего Спасителя, а медицина до сих пор не нашла средства от такого смехотворного явления, как насморк! И все-таки об отмене экзамена не может быть и речи, тем более, как ты сказал, Клауэс и Вудхолл уже прибыли. Знаю, знаю, обоим уже не терпится снять стружку с наших претендентов!
Банестер остановился, чтобы проверить, надлежащим ли образом сидит платье. Щеголем он не был, но опрятному внешнему виду придавал большое значение. В этот день по старой привычке он оделся в пышные панталоны матроса английского флота, которые заканчивались под коленом узкой манжетой. К ним — белая рубашка с кружевным воротником, жилет, камзол и туфли с серебряными пряжками. Все было пошито из прекрасной материи и сидело отлично. Белая рубашка с кружевами на фоне блестящего черного смотрелась особенно ослепительно.
Харви поднял руки, как будто хотел успокоить бушующие волны.
— О сэр, с вашего позволения, сегодня у нас, как я уже смел заметить, только один испытуемый. Его имя… кажется, Витус. А дальше не помню.
— Точно, теперь и я припоминаю. Витус из Кампо… Ну, в общем, Кампо-Как-То-Там. Видишь, и я не запомнил. Проклятый катар еще лишит меня рассудка!
Наряду со своим несомненным талантом и трудолюбием, профессор обладал еще одним похвальным качеством: он умел признавать свои ошибки и слабости.
Он повернулся и зашагал к своему рабочему столу, на котором возле миски с составом для ингаляции и стопок бумаг лежало письмо, написанное каллиграфической готикой. Послание доставили девять недель назад, оно было датировано вторым августа, и его отправителем был цистерцианский монах по имени Томас. Банестер взял письмо и еще раз пробежался по его содержанию. После многочисленных страниц, на которых отправитель, тоже врач, заверял его в своем совершеннейшем почтении, а также подробно описывал монастырь Камподиос, который находится на севере Испании, отец Томас добрался-таки до того, ради чего, собственно, и было написано письмо:
Позвольте мне, высокочтимый профессор, обратить ваше внимание на юношу, которого я лично обучал врачебному искусству.
Витус, таково его имя, с младых ногтей наставлялся в Камподиосе в artes liberales, причем не раз отмечался за особые заслуги. Однако его страстное увлечение не входит в artes liberales. Это хирургия. На сем поприще он был моим лучшим учеником, который подавал большие надежды. Но пути Господни неисповедимы! Всемогущий попустил юношу по окончании учения испытать сомнения, что, кроме всего прочего, привело к тому, что он не принял монашеского обета, а ушел в мир. Это произошло в 1576 году по Рождеству Христову, и с тех пор до Камподиоса доходили только скудные вести. Тем не менее мне известно, что в ближайшем будущем он не имеет намерения возвращаться в лоно церкви, а более всего желает получить подтверждение своему врачебному искусству и со светской стороны. В частности, в качестве корабельного хирурга…
Банестер положил письмо на стол и неодобрительно повел носом. Что может понимать юнец в том, каково оно, на корабле? Особенно когда идет бой. Там льются кровь, пот и слезы. Там кричат, страдают и умирают. А корабельный хирург в самом центре всего этого содома. Он накладывает шины, растягивает, прижигает, ампутирует! Немножко другое дело, чем вскрыть фурункул на заднем месте монаха, а?
Но дух справедливости в нем возроптал и напомнил, что джентльмену не пристало заранее выносить приговор экзаменуемому только из-за того, что мальчик, судя по всему, изнеженное монастырское дитя. В конце концов претендент надлежащим образом подал прошение об экзамене, и образование у него имеется, что подтверждает и ходатай, в словах которого кирургик нимало не сомневался. Да и вообще, ему, Банестеру, радоваться бы, что есть еще юноши, которые желают сдать экзамен на корабельного хирурга! Ведь до сих пор любой приблудный костолом может безнаказанно выдавать себя за хирурга, а это просто издевательство над английскими мореходами!