Экскурсионный тур по Музею естественной истории я начал для Кати там, откуда начинается здесь любая экскурсия, — с главного зала, под скелетом гигантского диплодока.
В будний день утром, а тем более зимой, народу в музее мало. Мы переходили из зала в зал этого невероятного бестиария, оглядывая гигантские морские ископаемые создания, скелеты млекопитающих, вымерших миллионы лет назад, древних крокодилов, броненосцев размером с пони, ленивцев крупнее бурых медведей. По сравнению с этими диковинными созданиями мы казались лилипутами.
Катя вдруг повернулась ко мне:
— А вы всегда были таким? Ну, интересовались всем этим, я имею в виду.
Мимо прошла женщина, таща за руки двух детей.
— Наверное, да. Меня постоянно тянуло что-то собирать. Начал с жуков и головастиков, потом пристрастился ловить тритонов.
— А когда стали старше? Юношей? Вы не бунтовали? Не пробовали бросить школу, не принимали наркотики?
Я рассмеялся:
— В семнадцать лет я уже провел лето в экспедиции на Коста-Рике, помогал составлять каталог жуков.
Она подхватила мой смех, но немного грустно.
— А вот я перепробовала многое. И наркотики, и все остальное. Правда, никогда по-настоящему… — Катя поискала нужное слово и не нашла. — Все мои тогдашние дружки были такие. Бросили школу, курили травку, в общем, жили сидя на корточках. Вы собирали жуков, а я вот таких индивидов.
— Как же так? — удивился я. — Вы совсем не похожи на…
Она поморщилась.
— Это было давно. Ладно, пошли. — Она взяла меня за руку и потянула в следующий зал.
Мы приблизились к тщательно восстановленному скелету дронта.
— Жил триста лет назад, — прочитала Катя на табличке.
— Кстати, о вымерших птицах… — Я посмотрел на часы. — Нам пора.
Я провел ее в небольшую библиотеку в задней части музея, где меня ждала Джералдина, давняя здешняя сотрудница.
— Через несколько минут принесут, мистер Фицджералд, — сказала она. — А биографии Банкса я положила на стол вон там, как вы просили.
— Очень скоро вы увидите, о чем идет речь, — обратился я к Кате. — А тем временем давайте займемся поисками женщины Банкса.
Мы сели рядом и стали просматривать книги. Нашли несколько упоминаний, что у Банкса была какая-то содержанка, но фамилии ее никто не знал. Подошла Джералдина с моим заказом, положила на стол.
Это был мастерски выполненный рисунок птицы. Цвета, несомненно, сохранились такими же свежими, как были в тот июньский день 1774 года, когда Джордж Форстер рисовал ее в своей каюте. Через прозрачный пластик были хорошо видны следы исправлений, которые сделал художник, — кое-где подтертые контуры, даже места, где его потная рука смазала несколько карандашных линий. Казалось, рисунок сделали чуть ли не вчера.
— Та самая птица… — выдохнула Катя.
— Да, какую они подстрелили в тот день. Она закончила свой путь в коллекции Джозефа Банкса. Неизвестно, сколько таких было в то время, но до нас дошла единственная особь, да и то на рисунке.
За окном темнело. Катя посмотрела на часы:
— Я должна идти. У меня занятия. — Она надела куртку. — Нам нужно… Ладно, увидимся вечером.
У двери Катя обернулась и помахала мне рукой.
Я посидел немного, безуспешно пытаясь сосредоточиться. Вернул рисунок Джералдине, полистал книги. Отыскал несколько упоминаний о содержанке Джозефа Банкса, сделал со страниц ксерокопии для Кати. Однако, боюсь, пока они ей не понадобятся, потому что, придя домой, я обнаружил подсунутый под дверь конверт. Чистый, без надписей. Мне почему-то почудилось, что конверт как-то связан с Андерсоном.
В долгом морском путешествии измерение времени — всегда задача со многими неизвестными. Долгота, морские часы, лаги, направление ветра — это все было делом капитана Кука. Для Банкса же время представлялось иначе. Даже не верилось, что миновал год. Дни летели быстро, нагромождаясь в его памяти один на другой, и вот уже месяцы вздымались подобно горным хребтам, заслоняя от него дом. И все равно, когда Банкс о нем думал, последние дни, проведенные в Англии, вспоминались живо, словно это было недавно. Лес у Ревсби, головка Харриет, склонившаяся ему на плечо, отъезд из Лондона на рассвете, подъем якоря в Плимуте на закате. Каждое новое приключение делало образы прошлого острее. Они становились его спутниками в путешествии, путеводными огнями в беззвездной ночи. Банкс ощущал, что, когда все закончится, мир будет ждать его таким, каким был всегда, зеленым и доброжелательным.