— Надо же, научная миссия! — буркнула Катя. — Какой покровительственный тон. Кретин. Надеюсь, этого Хавлока самого никто из прекрасного пола не пытался отвлечь от его трудной работы?
Я усмехнулся:
— Маловероятно, насколько можно судить по этому скучному сочинению.
Она взяла второй лист, страницу из более поздней биографии.
Известно, что Банкс умер, не оставив после себя детей, однако, по некоторым утверждениям, его связь с мисс Б-н закончилась беременностью последней. Причем слухи по этому поводу не обязательно должны были быть злонамеренными. Это подтверждает письмо, написанное Банксу в 1773 году Йоханном Фабрициусом[4], который провел много времени за изучением его коллекции в 1770-е годы. «Мои сердечные поздравления и пожелания доброго здоровья обитательнице дома на Орчард-стрит. Кого она вам принесла? Впрочем, не важно. Если мальчика, он станет таким же умным и сильным, как его отец, а девочка будет такой же красивой и благородной, как мать». Тем не менее больше нигде нет упоминаний ни о матери, ни о ребенке, ни о том, чем закончилась эта связь. А то, что она к 1774 году закончилась, — в этом нет сомнений.
Катя отодвинула ко мне листки и вскинула брови:
— Есть ли где-нибудь ее портрет?
— Надо искать, — ответил я.
— Печальная история, — вздохнула она, — хотя, с практической точки зрения — я имею в виду птицу с острова Улиета — мы можем эту даму вычеркнуть из списка подозреваемых. Ведь она исчезла в 1774-м, а птица прибыла в Британию лишь через год.
Я наполнил бокалы.
— Но все равно немного грустно, что в истории не осталось даже ее имени.
Катя предложила тост:
— За разгадку тайн!
— И за находки! — добавил я.
В тот вечер мы оба изрядно опьянели. Вокруг нас столы постепенно заполнялись, зажгли свечи, где-то далеко во мраке пели медовые итальянские тенора. Время летело легко и незаметно. Вскоре Катя начала рассказывать о себе. Восемь лет ее семья провела в Лондоне, отец здесь преподавал. В Швецию вернулись, когда Кате было четырнадцать, и вскоре брак родителей распался. Года четыре после этого она бунтовала против них обоих — бросила школу, жила где попало.
— И что потом изменилось? — спросил я.
— Я изменилась. Когда мне было около девятнадцати. — Катя улыбнулась и пожала плечами. — Однажды я осознала: до чего же моя жизнь скучна и ничтожна. Начала ходить в библиотеку. Читала. Вначале говорила себе, что здесь просто тепло и легче пересидеть холодное время года, но на самом деле увлеклась. Читала даже ночью. Через неделю снова пошла в школу. А отцу написала длинное сердитое письмо, чтобы не думал, будто я его прощаю.
Остаток вечера потонул в тумане. Столы вокруг пустели, но мы на своем маленьком островке, освещенном свечами, это едва замечали. Спорили об истории и политике, гадали, действительно ли Джозеф Банкс любил даму, а она его. Наконец Катя серьезно посмотрела на меня из-под челки.
— Почему вы передумали?
— О чем вы?
— Насчет того, чтобы искать птицу? В тот вечер, когда сломали дверь, вы совсем не собирались этим заниматься.
Она наклонилась и взглянула мне в лицо.
— Я решил, что Андерсон отыщет ее первым.
— А теперь так не считаете?
— Понимаете, это было бы действительно удивительное открытие, о котором я когда-то мечтал. И продолжаю мечтать. Вот и захотел сделать еще попытку. Нужно сохранить память о том, что было. Иначе все уйдет безвозвратно.
— Кого вы имеете в виду? Людей или птиц?
— И тех, и других.
Катя коснулась моей руки. Она выглядела очень симпатичной при свете свечей.
— Но есть иная причина, чтобы найти птицу, — продолжил я серьезно.
Она убрала руку.
— Какая?
— Если эта птица пережила Кука и Банкса, все войны, пожары и наводнения, то будь я проклят, если позволю Андерсону сбыть ее из-под полы в какую-то лабораторию в смутной надежде, что из нее когда-нибудь выведут слегка модифицированных птенцов.
Мы с Катей рассмеялись.
Как мы вернулись в паб, не помню, хоть убей. В памяти лишь сохранился момент, когда мы стояли на верхней площадке и я смотрел на Катю, забыв про фотографию в рамке рядом с постелью, ту комнату из давнего прошлого со смятыми простынями и жужжащим вентилятором. Оказывается, забыть можно почти все. Эта мысль повертелась в голове и исчезла прежде, чем я успел ее ухватить.
Прошло несколько часов, явно недостаточных, чтобы выспаться, когда меня разбудил стук в дверь. Поттс со своим американским выговором, медленно растягивая слова, приглашал на завтрак. Когда я наконец спустился вниз — во рту сухость, голос хриплый, — Поттс приветливо помахал, уютно устроившись за столом. В пабе пахло застоялым сигаретным дымом.