— Этот Понсонби славный малый, но глупец. Согласился ссудить мне солидную сумму в обмен на несколько книг из моей библиотеки. О, я не сомневаюсь в их ценности. Уверен, деньги он вложил надежно. Но продешевил, причем намеренно. Сказал, что не желает наживаться на соседе. Ну разве не глупец?
Каждое его слово болезненно отдавалось у нее внутри. Больше всего ее ранила слепота отца. И слова неожиданно вырвались, прежде чем девушка успела подумать:
— Я уверена, мистер Понсонби знает, что его доброта будет со временем оплачена.
За этими словами последовала немая сцена. А затем отец пришел в неописуемую ярость. Девушка тщетно пыталась убедить его, что имела в виду совсем другое. Он был неумолим. Давил на нее до тех пор, пока она не выложила ему правду, одновременно умоляя ничему не верить. Узнав наконец все, отец разразился обличительной бранью на своего соседа, вспоминая их разговоры, находя предательство в каждой улыбке, захлебываясь от гнева при каждом упоминании его имени. В конце концов ей удалось его успокоить. Она сказала, что это лишь подозрения, девичья фантазия, восхваляла Понсонби, приписывая ему добродетели, которых раньше не воображала, и тем слегка смягчила ярость отца.
— Оставь меня! — велел он. — Ты дала мне много пищи для размышлений.
Отец удалился в своей кабинет, и дочь даже осмелилась надеяться, что это может принести какую-нибудь пользу. Он перестанет брать в долг.
Она даже не слышала, как он вышел. О его отсутствии узнала, когда начала готовиться ко сну. Постучала в дверь кабинета и, когда отец не отозвался, испугалась, что он опять напился и спит. Шагнула в кабинет, а его там не было. В комнате стоял густой запах бренди, а на столе лежал лист бумаги, на котором он успел написать лишь ее имя. Через три часа отца принесли добрые люди и уложили в кровать наверху.
— Как видите, — промолвила она, опершись на руку Банкса чуть сильнее, — во всем виновата я. Так что теперь мне бояться нечего. Вряд ли что-либо может ранить больнее.
Они шли молча. Тени удлинились, но солнце по-прежнему пригревало. Она вдруг обнаружила, что чувствует себя почти счастливой. Ведь невозможно было даже представить, что она когда-нибудь станет прогуливаться с ним под руку и рассказывать об этом. Однако ее рассказ достиг места, которое нельзя было обойти. Она напряженно ждала, когда Банкс заговорит, попросит ее продолжить.
— Итак, — произнес он через силу, — после того, как ваш отец умер…
— Да, — подхватила она, — у меня больше не было никакой возможности.
И снова замолчала.
В его голове кружили мысли, спорили голоса. Одни требовали спрашивать дальше, другие запрещали, одни побуждали говорить, другие молчать.
— И что?
— Не было денег на похороны. За все заплатил он, ведь все наше имущество принадлежало ему.
— Он сделал вас…
Она дернула его руку так, что они резко остановились у двери церкви. Затем повернула лицом к себе, заставляя смотреть в глаза.
— Нет. Если бы у меня был выбор, Понсонби согласился бы на любое мое решение. Но у меня его не было. Ничего не было. Молодая женщина без денег, без положения, не годная в служанки, не годная, чтобы учить детей в благородных семьях, потому что никто ей этого не доверит. Женщина, которая встречалась в лесу с мужчиной и каждый день улыбающаяся возвращалась домой. Вы поняли? Он никем меня не сделал. Ему это было не нужно. Я послала за ним. Поставила условие, что стану жить под другой фамилией, чтобы избежать презрительных взглядов и замечаний от тех, кто знал моего отца.
Опустив руку ему на запястье, она не позволяла отвернуться и смотрела глазами, полными огня.
— Он был со мной нежен. Старался, чтобы мне было хорошо. Его требования никогда не были чрезмерными. Никогда не упоминал о моей нищете, о том, что я его должница. Никогда не использовал это, чтобы меня унизить. Напротив, пытался сделать счастливой. И я соглашалась, потому что это было все, чем я могла ему отплатить.
Она по-прежнему смотрела на Банкса, словно прожигая взглядом. Он никогда не видел глаз таких зеленых, таких ярких. Никогда не видел глаз таких сияющих, как у нее.
Она видела на его лице борьбу, видела, что он собирается что-то сказать, и напряглась. Из кустов вылетел дрозд и с криком пролетел мимо.
— Позвольте увезти вас отсюда, — хрипло проговорил Банкс и повторил фразу более настойчиво: — У вас теперь есть выбор. — Неожиданно он улыбнулся. — Клянусь, я буду просить вас лишь о том, чтобы вы побеседовали со мной иногда о лишайниках. И чтобы вы рисовали каждый день, пока ваши рисунки не потрясут мир.