Причем на сей раз, кажется, все было на месте. Стекла целы, ничего не сломано… только кухонное окно распахнуто настежь. Видимо, уходя, я неплотно закрыл форточку и кто-то сумел дотянуться до шпингалета. Вытащить его не составляло труда, он был погнут и чуть вставлен в гнездо. Следы ног на подоконнике отсутствовали. Я разозлился. Не пришел в ужас, а именно разозлился. Какая неслыханная наглость! Я вернулся замерзший, усталый, мечтал согреться в любимой кухне, а там мерзкий холод. Кто же осмелился вломиться в мой дом? По какому праву?! Абсурдно, но больше всего меня разозлил вид открытого окна, словно бессмысленно растраченное тепло кухни было единственным, с чем я не мог примириться.
Я захлопнул окно и начал быстрый осмотр. Надо позвонить в полицию, указать на Андерсона, пусть им займутся. Но ведь здесь нечего искать. Меня еще больше злил идиотизм этого вторжения. В моих записках не содержалось никаких тайн. Я ничего не знал о птице и ничем не мог ему помочь. От этой мысли я рассвирепел.
В кухне, не считая окна, был полный порядок. Тоже самое в холле. В моей мастерской ничего не потревожено, инструменты, химикалии по-прежнему аккуратно стоят в стенных шкафах. Значит, спальня.
Я взбежал по лестнице перепрыгивая через ступеньку. Ворвался в спальню-кабинет. Да, здесь поработали, причем основательно. В основном с бумагами. Мой сундучок вытащен на середину комнаты, и его содержимое разбросано повсюду. Материалы к книге об исчезнувших птицах, куда я не заглядывал свыше десяти лет, теперь были все перемешаны. Разумеется, я держал их не в идеальном порядке, однако все же имелась определенная система. А теперь тут сам черт не разберет. Кто-то просматривал каждый лист и отбрасывал в сторону. Они ничего не нашли. Ну конечно, потому что тут ничего не было.
Я смотрел на разбросанные листы, и тугой комок злости внутри разрастался все сильнее. Надо позвонить в полицию, немедленно. Пусть ищут. Завтра вернусь в Линкольн, найду Андерсона и скажу все, что о нем думаю. Это же дело рук его «помощников». Ладно, посмотрим, что он объяснит на допросе в полиции.
Я бросил взгляд на телефон, опустился на край кровати и тяжело вздохнул. На что я буду жаловаться? Ведь ничего не пропало. Ну влезли в окно, порылись в бумагах, разбросали, и все. Да тут и нет ничего стоящего. Опять придет какой-нибудь усталый молодой полицейский, посоветует плотнее закрывать окна, поставить новый Шпингалет. Нет, звонить пока рано. Нужно подумать.
До этого момента поиски птицы с острова Улиета мне представлялись не более чем забавным чудачеством. Но теперь гнев, видимо, прояснил мои мозги. Глядя на разбросанные по комнате листы бумаги, я вдруг осознал, почему для меня так важно найти птицу. Это необходимо сделать не для потомства, не для науки, мне безразлична даже слава первооткрывателя. Нет, это нужно лично мне, чтобы хоть как-то вытеснить из сердца горечь, которую я пытался не замечать уже пятнадцать лет и которая давала о себе знать всякий раз, когда я смотрел на фотографию на прикроватном столике и вспоминал о Бразилии. Найти эту птицу, подержать в руках, опровергнуть любые доводы, что такого просто быть не может, являлось для меня доказательством возможности преодолеть забвение.
Осмотр остальных помещений в доме подтвердил: все на месте, ничего не украдено. Осматривал я быстро и поверхностно, потому что был занят размышлениями. Пришлось признать неприятную правду: ни одна из моих гипотез пока не подтвердилась. И теперь неизвестно, в каком направлении двигаться.
Я устало опустился на стул в кухне, так до сих пор и не сняв куртку, и вдруг зазвонил телефон. Звонок меня почему-то испугал, возникла мысль не подходить, посидеть еще, поразмышлять о собственной беспомощности. Но пришлось снять трубку. Голос Кати подействовал на меня успокаивающе.
— Фиц, послушайте, мне кажется, я кое-что обнаружила.
Я ничего не ответил, и она продолжила:
— Покопалась в архиве Фабрициуса. Ну вы знаете, это натуралист, знакомый Банкса. В Дании хранится его архив. Я съездила, это недалеко от города, где живут мои родители. Вам не стала говорить, поскольку не была уверена, что получится. Пришлось обратиться к отцу. Он был, конечно, очень доволен, что я пришла к нему за помощью, и все организовал. Я получила доступ к архиву Фабрициуса. Сегодня провела там весь день. Работы осталось по крайней мере еще на два. Но кое-что уже есть. Одно любопытное письмо, я его чуть не пропустила.
— Какое письмо? — спросил я. Рассказывать ей об очередном вторжении в дом показалось мне неуместным.
— Письмо Фабрициусу от одного знакомого из Франции, датированное 1778 годом. Видимо, Фабрициус собирался купить у него какие-то рисунки, но важно не это, а постскриптум. Я вам его прочту: «В последнем письме вы упомянули о рисунке Turdus ulietensis, который получили из Линкольншира. Полагаю, это работа того же художника. Уверен, вы будете довольны». Поняли? Turdus ulietensis — это же наша птица!