— Рисунки с Мадейры я все убрала, — объяснила мисс Браун. — Они будут меня отвлекать, а я хочу все внимание уделять нашему ребенку.
Банкс соглашался и одновременно печалился. Ему казалось, что без этих рисунков дом опустел. Даже зарождение новой жизни, со всей сопровождающей это событие суматохой, не казалось ему достаточным, чтобы снова сделать дом таким, как прежде. Появление на свет дочери его почему-то не так взволновало, как он ожидал. Видимо, потому, что небольшая брешь, образовавшаяся между ним и матерью, распространилась и на ребенка. Дочка была для него желанной, однако ему что-то мешало любить ее по-настоящему. Девочку назвали София в честь его сестры.
Мало-помалу мисс Браун начала поправляться. Банкс наблюдал, как она радуется, держа на коленях небольшой сверток, и испытывал нечто похожее на ревность. Пытался сократить визиты сюда, развлекался на стороне, убеждая себя, что ее увлечение ребенком со временем ослабнет. А мисс Браун по-прежнему была для него чудом. Хотелось крепко обнять ее, прижать к себе, прошептать нежные слова, но он обнаруживал, что не знает, как это сделать. И она, бросая на Банкса ласковые вопрошающие взгляды, казалось, не желала ему помочь.
Однажды Банкс застал мисс Браун за составлением букета в вазе. Аккуратная прическа, красивое платье. Она выглядела как в первые дни в Ричмонде. Его захлестнула волна необыкновенной нежности. Он пронесся через комнату, осторожно обнял ее за талию, а она закончила работу и посмотрела на него через плечо своими замечательными зелеными глазами. Мягкая улыбка чуть тронула углы ее губ. У Банкса перехватило дыхание. Он притянул мисс Браун к себе и, наслаждаясь знакомым ароматом волос, чуть слышно прошептал:
— Впервые за много месяцев я смог наконец тебя обнять.
Она откинула голову, коснулась щекой его щеки.
— Многое изменилось.
— Ты не изменилась. По-прежнему очаровательная и особенная, не похожая на других женщин.
— Мы оба изменились, Джозеф. Ты просто не хочешь это признать.
— Но я не чувствую себя изменившимся!
— Вспомни, как ты обнимал меня ночью в нашей маленькой спальне с зеленоватыми обоями?
— Так же, как обнимаю тебя сейчас.
Мисс Браун развернулась к нему лицом.
— Нет, тогда было иначе.
— Как?
— Тогда у тебя не было сомнений.
Банкс попытался выдержать ее взгляд, затем опустил голову.
— Какие сомнения? В своей любви к тебе я не сомневаюсь. Просто… просто не знаю, как жить дальше.
Она приблизила губы к его уху:
— Ты должен жить, как предначертано судьбой, Джозеф.
— Но как?
— Быть почтенным джентльменом. Заниматься наукой. Жениться. Произвести на свет наследника.
— Нет.
— Да. — Мисс Браун нежно потерлась щекой о его щеку. — А я буду жить воспоминаниями, что когда-то подарила тебе несколько счастливых часов. И растить Софию. Я должна сделать ее счастливой.
— Но мы можем делать это вместе.
Она освободилась от его объятий.
— Ты когда-нибудь думал, каково ей будет считаться твоей дочерью?
Банкса удивила резкость ее тона.
— Не могу поверить, что считаться моей дочерью — беда. Она не станет нуждаться. Ни в чем. Обещаю.
— Она будет дочерью твоей любовницы. Дочерью содержанки. Ты не знаешь, как к этому относятся в обществе? С таким клеймом ей придется идти до конца жизни.
— И как же поступить?
Прежде чем ответить, мисс Браун крепко прижалась к Банксу всем телом.
— Тебе придется отпустить нас.
Он не хотел об этом слышать. Клялся, что не сумеет без них жить. Отказывался верить, что его дочь не может расти в Лондоне, под его опекой, невидимая для остальных. Но мисс Браун знала, что этого не будет. Задумчиво гладила головку прекрасного маленького создания и вспоминала свое детство. Ее семья была отмечена черным клеймом. Ее сторонились и презирали за то, что она была дочерью своего отца. С ней не раскланивались на улицах Лаута, потому что она являлась содержанкой Джона Понсонби. А теперь она содержанка Джозефа Банкса, знаменитого натуралиста и искателя приключений. Она прижимала крохотную Софию к себе и многократно обещала, что избавит ее жизнь от позора.
Фабрициус покинул Лондон вскоре после возвращения Банкса. Отправился в Данию, где воздух был особенно чист, а вода ослепительно прозрачна. В Лондоне ему не хватало огромного сводчатого датского неба, и он тихо радовался, поднимая к нему голову и рассматривая горизонт.
Апартаменты на Орчард-стрит начали казаться ему прекрасным сном. Он думал о мисс Браун, часто. Порой, сконцентрировавшись на каком-то особенно трудном абзаце научного трактата, Фабрициус вдруг вспоминал сказанное ею слово или фразу, замирал на несколько секунд и улыбался.