Глава 11
Уимзи явился в дом мистера Эркварта в девять часов на следующее утро, когда хозяин еще не завтракал.
— Я подумал, что смог бы застать вас дома до того, как вы уйдете в офис, — извиняясь, сказал его светлость. — Большое спасибо, я уже перекусил. Нет, правда, спасибо, я никогда не пью до одиннадцати часов. Вредно для здоровья.
— Я нашел для вас черновик, — любезно сказал мистер Эркварт. — Вы можете просмотреть его, пока я буду пить кофе, если не возражаете. Там немного обнажаются семейные тайны, но все это уже давняя история.
Он взял лист с машинописным текстом с приставного столика и протянул его Уимзи, который механически отметил, что текст был напечатан на машинке типа «Вудсток», причем у буквы «р» нижнего регистра был как бы укорочен хвостик, а заглавная «А» выбивалась из строки.
— Я, пожалуй, немного разъясню семейные связи между Бойзами и Эрквартами, чтобы вы поняли смысл завещания, — продолжал Эркварт, возвращаясь к столу. — Нашим общим предком был старый Джон Хаббард, очень респектабельный банкир начала прошлого века. Он жил в Ноттингеме, и банк, как обычно в то время, был частным предприятием. У него было три дочери: Джейн, Мэри и Розанна. Он дал им хорошее образование, и они должны были стать его наследницами, но старик допустил ряд ошибок, неразумно спекулировал, дал слишком большую свободу клиентам — старая история. Банк лопнул, и дочери остались без единого пенни. Старшая, Джейн, вышла замуж за школьного учителя по имени Генри Браун, очень бедного и до безобразия высокоморального. У них была единственная дочь, Джулия, которая со временем вышла замуж за викария, преподобного Артура Бойза, и стала матерью Филипа. Вторая дочь, Мэри, финансово была обеспечена гораздо лучше, хотя вышла замуж за человека более низкого положения. Она приняла предложение некоего Джозии Эркварта, торговца текстильной галантереей. Это было ударом для стариков, но Джозия был родом из весьма приличной семьи, да и сам был очень достойным человеком, и они решили, что это еще не так плохо. У Мэри был сын, Чарльз Эркварт, которому удалось преодолеть унизительную близость к торговле. Он поступил в юридическую контору, работал с успехом и в конце концов стал партнером в фирме. Он был моим отцом, а я — его последователь в юридическом бизнесе.
Третья дочь, Розанна, была сделана совсем из другого теста. Она была очень красива, замечательно пела, танцевала и вообще была исключительно привлекательной и испорченной молодой особой. К ужасу своих родителей, она сбежала из дома и поступила на сцену. Они вычеркнули ее имя из семейной Библии. Розанна, казалось, решила оправдать их наихудшие ожидания и стала порочной любимицей модного Лондона. Под сценическим именем Креморна Гарден она шествовала от одного постыдного триумфа к другому. И, заметьте, при этом кое-что соображала и нисколько не была похожа на Нелл Квинн. Она не тратила денег понапрасну. Она принимала все — деньги, драгоценности, appartements meubles[11], лошадей, экипажи, все — и превратила это в солидный кругленький капитал. Расплачивалась за все эти дары исключительно собой и была уверена, что этого вполне достаточно. Я полагаю, так оно и было: на это — и только на это — она была щедра. И дарители долго не переводились.
Я встретился с ней впервые, когда она была уже старой женщиной, но еще до того, как с ней случился удар, который ее сокрушил. Она все еще хранила остатки былой красоты, была очень проницательной и быстро все схватывала. У нее были такие крепкие маленькие ручки, узенькие и пухлые, которые ничего не выпускают. Вы, должно быть, знаете этот тип людей.
Старшая сестра Джейн — та, что вышла замуж за школьного учителя, — не хотела иметь ничего общего с этой белой вороной. Она и ее муж, в тогах своей добродетели, содрогались, когда видели бесстыдное имя Креморны Гарден на афишах у «Олимпика» и «Адельфи». Они возвращали ее письма нераспечатанными и закрыли для нее двери своего дома, а вершиной всего этого стала попытка Генри Брауна выгнать ее из церкви во время похорон его жены.
Мои бабушка и дедушка не были такими суровыми. Они не писали ей и не приглашали в гости, но иногда ходили на ее представления, послали ей приглашение на свадьбу своего сына и были, так сказать, отстраненно вежливыми. Поэтому Розанна поддерживала знакомство с моим отцом и в конце концов поручила ему свои дела. Он считал, что собственность есть собственность, каким бы путем она ни была приобретена, и если юрист откажется иметь дело с грязными деньгами, то ему придется указать на дверь половине своих клиентов.
Старая леди ничего не забыла и не простила. Одно упоминание Браунов-Бойзов вызывало у нее приступ ярости. Поэтому, когда она решила составить завещание, она вписала в него тот параграф, который сейчас лежит перед вами. Я говорил ей, что Филип Бойз не сделал ей ничего плохого, так же как и Артур Бойз, но старые раны все еще болели, и она не хотела слышать ни слова в защиту Филипа Бойза. Поэтому я составил завещание в соответствии с ее волей. Если бы не я, это сделал бы кто-нибудь другой, вы понимаете.
Уимзи кивнул и сосредоточился на завещании, на котором стояла дата восьмилетней давности. В нем Норман Эркварт назначался единственным душеприказчиком, и после перечисления некоторых сумм, завещанных слугам и театральным благотворительным организациям, было написано следующее:
«Всю оставшуюся часть моей собственности, где бы она ни находилась, я завещаю Норману Эркварту, юристу с Бедфорд-роу, с тем чтобы после его смерти она была поровну поделена между его законными наследниками, но если вышеназванный Норман Эркварт умрет, не оставив законных наследников, то данная собственность должна перейти к (дальше шли названия вышеупомянутых благотворительных организаций). Я решила так распорядиться своей собственностью в знак признательности за то отношение, которое выказывали мне в течение всей своей жизни мой внучатый племянник Норман Эркварт и его покойный отец Чарльз Эркварт, и чтобы быть уверенной в том, что никакая часть моей собственности не попадет в руки Филипа Бойза или его потомков. Чтобы выразить чувства, которые я испытывала из-за бесчеловечного отношения ко мне семьи вышеупомянутого Филипа Бойза, я обязываю Нормана Эркварта в качестве моего предсмертного желания, чтобы он никоим образом не одалживал и не передавал Филипу Бойзу никакой части дохода, извлеченного из вышеуказанной собственности в течение всей его жизни, а также не использовал вышеуказанный доход, чтобы тем или иным способом помогать Филипу Бойзу».
— Хм! — сказал Уимзи. — Достаточно ясно и достаточно мстительно.
— Да, это так, но что можно сделать со старыми леди, которые не слушают никаких доводов. Она настояла на том, чтобы формулировки были достаточно жесткими, проверила каждое слово и только тогда подписала завещание.
— Это, конечно, могло очень плохо повлиять на Филипа Бойза, — предположил Уимзи. — Благодарю вас, это делает версию о самоубийстве гораздо более правдоподобной.
Однако — только теоретически. Размышляя об этом, он ощущал некоторое несоответствие, что-то не совмещалось так хорошо, как этого хотел бы Уимзи, с тем, что он узнал о характере Филипа Бойза. Ему казалось, что решающим в самоубийстве все-таки были не деньги, а последний разговор с Хэрриет. Но это тоже не вполне удовлетворяло его. Он не мог поверить, что Филип Бойз до такой степени был привязан к Хэрриет Вейн. Хотя, возможно, ему просто не хотелось думать хорошо об этом человеке. Он опасался, что эмоции несколько затуманивают его суждения.
Он вернулся домой и прочел гранки романа Хэрриет. Без сомнения, она писала профессионально, однако — и в этом тоже не было сомнения — она слишком много знала о том, как отравить человека мышьяком. Книга была о двух художниках, которые, живя в бедности, вели идеальную жизнь, полную любви и радостей. Но кто-то коварно отравил молодого человека; девушка же осталась безутешной и страстно желала отомстить отравителю. Уимзи скрипнул зубами и направился в Холлоуэй, где выставил себя совершенным ревнивцем. К счастью, к нему вернулось чувство юмора, но он успел перекрестным допросом довести свою клиентку почти до слез и нервного срыва.