Какое-то время он сидел, рассеяно гладя шрам у себя на щеке. Потом написал короткий ответ: «Не жди. Живи своей жизнью».
Это было жестоко, но он знал по закону медицины: быстрый и чистый разрез быстрее заживает.
Он поднимался до тех пор, пока не оказался на самой верхней площадке лестницы, перелез через парапет и сел перевести дыхание. На плоской крыше он увидел два длинных стеклянных купола, растрескавшихся и черных от сажи. В центре крыши в воздух тянулись восемь дымовых труб. Ему была нужна третья с восточной стороны.
Бёртон осторожно шел по крыше, заваленной обломками, избегая ступать на те места, где она провисла, пока не оказался рядом с ближайшим стеклянным куполом. Потом он начал пробираться вдоль края до нужной дымовой трубы.
Вдоль трубы поднимались железные ступени, ведущие на вершину. Бёртон снова полез вверх — под ним раскинулась широкая панорама Лондона.
Дул холодный ветер, развевая его одежду, но, благодаря терможилету, холодно ему не было.
Наконец он остановился, ухватился за ступеньку и замер, отдыхая.
Он взобрался на середину трубы и, несмотря на грязную проволоку и колонны дыма, увидел великолепный купол собора Святого Павла. Между ним и собором перемещались несколько пятен: это были винтостулья и лебеди — два разных вида воздушного транспорта, обязанные своим изобретением двум крупным фракциям технологистов, а именно инженерам и евгеникам.
Бёртон вздохнул. Практическое применение этих технологий давалось ему с трудом. Что поделать, возраст уже не тот. Если бы он сумел воспользоваться лебедями, как Джон Спик во время второй экспедиции, с ним не случилось бы таких неприятностей.
Он продолжил подъем, мысленно благодаря судьбу за то, что не боится высоты.
Через несколько минут он добрался до самого верха и уселся на трубу верхом, перекинув ноги через края. Ветер подул сильнее, но, зацепившись одной ногой за ступеньку и крепко сжав кирпичную трубу коленями, знаменитый исследователь чувствовал себя в относительной безопасности.
Он заметил, что в темноту дымохода спускается еще одна лестница.
Бёртон подтащил к себе сумку, открыл ее, вынул блокнот и начал что-то читать в нем.
Так он сидел минут десять, четко выделяясь на фоне разорванных облаков и клочков голубого неба, на высоте триста пятьдесят футов над землей, с блокнотом в руке. Суровые морщины человека, привыкшего мыслить, прорезали его благородный лоб, жесткие челюсти были плотно сжаты, одежда развевалась на ветру.
Внезапно из трубы послышался осторожный шорох, заскрипели ступеньки.
Бёртон услышал эти звуки, но никак не отреагировал.
Шипение сажи.
Шарканье сапог по железу.
Несколько мгновений тишины.
Потом тихий свистящий голос:
— Что вы читаете?
Бёртон, не отрывая глаз от блокнота, ответил:
— Это мой перевод «Бехаристана», подражания «Гулистану» Саади, знаменитого персидского поэта. «Бехаристан» написан в стихах и прозе и повествует об этике и образовании; там много притч, афоризмов и правдивых историй.
— И кто автор? — прошипел голос.
— Нуреддин Абдеррахман, Свет Религии, слуга Аллаха. Считается, что он родился в 1414 году в местечке Джам, около Герата, столицы Хорасана, и принял слово «Джами» как тахаллус, или поэтический псевдоним. Согласно общепринятому мнению, он последний из великих персидских писателей.
— Я хочу его почитать, — сказал голос из темноты.
— Берите, — ответил Бёртон. — У меня с собой и другие книги. — Он похлопал по сумке.
— Какие?
— Те, что я сам написал: «Гоа и Голубые горы», «Синд, или Несчастливая долина», «Отчет о моем путешествии в Эль-Медину и Мекку».
— Вы писатель?
— Да, помимо всего прочего.
— Индус?
— Нет, я переоделся, чтобы мне не мешали.
— Лаймхаус — опасное место.
— Знаю.
Долгая пауза, потом голос из глубины спросил:
— Что вы хотите за эти книги?
— Помощи.
— В чем?
— Несколько часов назад в Уоппинге я видел, как похожая на волка тварь схватила мальчика прямо на улице. Я знаю, что это не первая жертва, и все пропавшие мальчики — трубочисты.
Опять долгая пауза.
Бёртон закрыл блокнот, положил в мешок и стал опускать его на ремне в темноту.
Небольшая морщинистая рука, бледная до голубизны, высунулась из темноты дымохода и взяла мешок. Снизу послышался вздох.
— Книги ваши в любом случае, — предупредил Бёртон.
— Спасибо. Да, Лига трубочистов подверглась нападениям, и мы не знаем, почему.
— Сколько мальчиков похищено?
— Двадцать восемь.
Бёртон присвистнул.
— Ого!
— Все вернулись, кроме девяти. Девять пропали. Вообще-то десять, если считать самого последнего, Обри Бакстера, которого забрали у вас на глазах.
— Это те, которые пропали последними?
— Нет. Большинство вернулись. Некоторые пропали.
— А те, кто вернулся… что они рассказали?
— Они ничего не помнят.
— Как? Совсем ничего?
— Они не помнят даже волков. Но кое-что есть.
— Что?
— У них у всех появилась метка на лбу, между глазами, у переносицы.
— Метка?
— Ну, маленькая точка, как от булавочного укола.
— Как от укола шприца?
— Не берусь точно сказать, думаю, да.
— Можете устроить мне встречу с одним из мальчиков?
— Вы из полиции?
— Нет.
— Подождите.
Бёртон ждал. Мимо него совсем недалеко пролетел лебедь, таща за собой воздушного змея; человек, сидевший в ящике, держал длинные поводья.
— Держите, — прошипел голос.
Королевский агент посмотрел вниз и увидел бледную руку, вновь показавшуюся из тьмы. Пальцы сжимали клочок бумаги. Он нагнулся и взял его. На клочке были нацарапаны два адреса.
— Большинство мальчиков живет в Котле, — пояснил невидимый трубочист, — а для таких людей, как вы, это слишком опасное место.
«А то я не знаю без тебя!» — с досадой подумал Бёртон.
— Я снимаю там для трубочистов дешевые меблирашки. Погодите до завтра, я передам своим людям, чтобы ждали вас; просто скажите, что от Жука. По первому адресу живет Уильям Таппер, он вернулся. По второму адресу жили три мальчика, и ни одного до сих пор нет.
— Как их зовут?
— Яков Спратт, Раджиш Тхакарт и Бенни Вимпер. Они были из другого района, но пришли к своим друзьям в гости в Ист-Энд и пропали.
— О, благодарю. Очень полезная информация. Есть что-нибудь еще?
— На обратной стороне я написал имена всех похищенных мальчиков и даты, когда они пропали. Больше я ничего не знаю.
— Тогда я откланиваюсь. Если узнаю что-то о похищениях, приду.
— Бросьте три камня в трубу, я отвечу. И принесите еще книг.
— Каких?
— Про путешествия, можно стихи, что угодно.
— Вы даете! — удивился Бёртон. — А вы не хотите вылезти? Вам ничто не угрожает.
Ответа не последовало.
— Вы там?
Молчание.
Так как оба дела находились в состоянии временного застоя, Бёртон провел остаток дня, разбирая письма и работая над книгами и переводами. Просматривая «Империю», он с удивлением обнаружил большую статью Генри Мортона Стэнли, который подробно описывал последние научные дебаты об истоках Нила и совершенно беспристрастно приводил аргументы обеих сторон. Версию Бёртона, согласно которой великая река вытекает из еще не изученного озера Танганьика, Стэнли называл перспективной, но требующей дальнейших исследований. Идею Спика о Ньянзе как истоке Нила автор считал более вероятной, но опять-таки не окончательной. Что касается самих ученых, то, по мнению Стэнли, Бёртон стал жертвой неудачно сложившихся обстоятельств, поскольку лихорадка лишила его возможности участвовать в дальнейших поисках. В то же время Спик, утверждал Стэнли, не имел необходимых навыков и достаточного опыта географических исследований и поэтому совершил ряд серьезных ошибок. Стэнли также был критически настроен к «переименованию» Ньянзы. По его словам, не было никакой необходимости называть озеро в Центральной Азии именем короля Англии Альберта.