— Подождите! — прервал его Суинберн.
— Я не спешу, — терпеливо заметил Дарвин. — Мы не собираемся проявлять нетерпение, ибо прекрасно знаем, как устроен мозг поэта, не обладающий способностью к научной логике. Мы понимаем, что такому сознанию присуща импульсивность, и готовы предоставлять информацию поэтапно, пока она не уложится в вашей голове в полном объеме. Да-да. Мы будем к вам снисходительны, Алджернон Суинберн.
Распятый, связанный, оглушенный шипением машин и выстрелами молний, Суинберн чувствовал себя как в ночном кошмаре. Страшное лицо Дарвина уставилось на него, Гальтон неподвижно стоял рядом, и огоньки вокруг его головы не переставая мигали. Вся сцена напоминала ожившую картину Иеронима Босха.
Борясь с внезапно нахлынувшей волной паники, Суинберн дернул головой и попытался упорядочить свои мысли:
— «Происхождение видов», ваш научный труд, сделал вас знаменитым… точнее, печально знаменитым… два года назад, — неуверенно начал он. — Церковь стала угрожать вам смертью, и вы скрылись, но вас уже многие знали в лицо и хорошо запомнили. И тогда над вашим лицом не нависало это жуткое возвышение. То есть я говорю про то, что вы не могли объединиться с машиной раньше 59-го года. А Брюнель умер в том же году, следовательно, он не мог создать это устройство.
Вновь раздалось мерзкое грохотанье.
— Поэт пытается логически мыслить, это делает вам честь! Но все гораздо проще, и решение лежит на поверхности.
— Да? — саркастически ухмыльнулся Суинберн. — Просветите меня.
— Брюнель, — позвал Дарвин, — выйдите сюда.
Слева от трона послышалось шипение пара, одна из машин внезапно отделилась от пола и с лязгом шагнула вперед.
Самый знаменитый и успешный инженер в мире, если, конечно, это действительно был Брюнель, вовсе не походил на привычный образ невысокого темноволосого человека с вечной сигарой в зубах. Он стоял на трехсуставных металлических ногах. Они поддерживали горизонтальное дискообразное шасси, на котором располагалось туловище, напоминавшее лежащий на боку деревянный бочонок, стянутый медными обручами. На каждой стороне бочонка находились куполообразные выступы, от которых отходили девять многосуставчатых рук, заканчивавшихся самыми разнообразными инструментами: от тонких штифтов до острых лезвий, от отвертки до молотка, от гаечного ключа до сварочного аппарата.
Еще один купол поднимался из вершины туловища Брюнеля. От него тоже отходили руки — ровно шесть — больше похожие на щупальца, длинные и гибкие, которые завершались ладонями-зажимами.
Из прорезей в самых различных местах туловища торчали вращающиеся зубчатые колеса, а на плече — нельзя было определить, на левом или на правом, потому что «грудь» Брюнеля ничем не отличалась от «спины», — поднималось и опускалось поршневое устройство. На другом плече размещалось приспособление, похожее на кузнечные меха, которое с жутким хрипом качало воздух. Из маленьких выхлопных труб по обе стороны бочонка вылетали белые клубы пара.
Среди всех этих электрических устройств неуклюжий паровой механизм казался странно примитивным.
«Брюнель» тяжело проковылял по полу и остановился рядом с Суинберном.
Горячее белое облачко вылетело из вентиляционной трубки и прокатилось по лицу поэта.
Внутри громоздкого механизма зазвенели колокольчики.
— К голосу нашего дорогого друга Изамбарда надо привыкнуть, — пояснил Дарвин. — Он просто подтвердил, что живее всех живых.
Суинберн засмеялся.
— Боже, я сплю! — крикнул он. — И вижу сон.
— Очень интересно, — заметил Дарвин. — Поэт отрицает показания своих органов чувств. Замечательно! Все, как мы и предполагали: разрыв между прирожденным инстинктом существования и приобретенным образом интеллектуальной личности. Действительно, Алджернон Суинберн буквально не может поверить собственным глазам. Смотри, взгляд у него даже не сфокусирован! Это явный симптом состояния, которое в медицине называется шоком. В нашем случае оно обусловлено столкновением с незнакомой обстановкой. Если бы он принадлежал к низшему отряду животных, то, безусловно, уничтожил бы сам себя. Кстати, это интересная тема для будущих исследований. Мы узнали, что существо, помещенное в чуждую ему обстановку, способно реагировать на нее вот таким образом. Если в ходе эволюции перед существом встанет вопрос, приспособиться ему или умереть, будет ли шок контрпродуктивен? Но ведь состояние шока существует, верно? Какова же его функция? Мы должны ставить больше экспериментов. Однако давай продолжим и расскажем об этой машине нашему мнимому трубочисту. Слышите, Алджернон Суинберн? Вы сейчас видите перед собой машину для поддержания жизни. Это паровое устройство, которое обеспечивает его обладателю полную свободу передвижения, ибо инженеры еще не создали приспособления, хранящего электричество в подвижном контейнере. Наш коллега Изамбард вошел в эту машину в 1859 году. Она сохраняет ему жизнь, давая возможность по-прежнему управлять технологистами. Поняли?
— Понял… — промямлил Суинберн, отодвигаясь, насколько можно, от гигантской фигуры Брюнеля. — Но вы уходите от главной темы… для чего вам похищать трубочистов?
Костлявые пальцы Дарвина согнулись.
— Ага. Фокус восстановился! Надо же! Может, сказать ему всю правду? Да, мы так и сделаем. Бояться нечего, скоро мы его ликвидируем. Так вот, Алджернон Суинберн, в очень недалеком будущем — мы полагаем, всего через несколько столетий — цивилизованные расы безусловно уничтожат или вытеснят дикарей во всем мире.
— Вы уверены?
— Это путь эволюции. И в этом суть наших экспериментов: может ли Британская империя, основная цивилизованная раса, ускорить данный процесс? Каким станет будущее империи? Какие физические особенности наиболее полезны людям империи? Наша программа состоит из нескольких частей. Первая ставит целью снять бремя выживания с плеч граждан нашей империи, чтобы они могли сосредоточиться на развитии своих научных и изобретательских способностей. Вот мистер Брюнель и следит за тем, чтобы машины как можно быстрее входили в повседневную жизнь, потому что именно они в конечном счете будут выполнять все материальные функции, необходимые для поддержания жизни, — от производства и распределения еды до строительства и ремонта жилья.
— А что будет с теми, кто не хочет заниматься науками? — прервал его Суинберн.
— Вот для таких людей…. вроде вас… и предназначена вторая часть нашего эксперимента. Речь идет о селекции — евгенике в чистом виде. Большая часть человечества, не доросшая до способности рационально мыслить, неорганизованна и непредсказуема. Такими людьми управляют животные желания, которые, даже если машины победят голод и нужду, будут замедлять процесс эволюции. Тут нужно биологическое вмешательство, которое внесет порядок в эту хаотичную массу. Мы сейчас разрабатываем программу, в результате которой каждый индивидуум получит свою специализацию, способствующую общему прогрессу империи. Трубочистов мы используем как материал для опыта… мы меняем их биологию, чтобы они и их потомки остались маленькими. Почему именно маленькими? Потому что это идеальная форма для той функции, что они выполняют, т. е. для чистки труб. Вот мы и совершенствуем этих мальчиков, усиливая в них ту способность, которая нужна для их специализации. И мы будем следить на протяжении нескольких поколений, какой прогресс достигнут в этом направлении. А как только достигнем успеха, мы выведем другие специализированные расы, например, шахтеров с совершенным ночным зрением, рабочих с невероятной физической мощью и так далее. В итоге большая часть человечества станет чем-то вроде машин, идеально функционирующих частей единого механизма, который обеспечит процветание науки. Третья часть эксперимента… ею руководит наша коллега, сестра Найтингейл… предполагает развитие низших животных до того уровня, на котором они могут более эффективно служить человечеству.