Всей гурьбой мы ввалились в спальню, причем Лоуренс по-прежнему сжимал в руке свечу. Миссис Инглторп содрогалась на постели в сильнейших конвульсиях. Рядом с кроватью валялся ночной столик, должно быть, опрокинутый во время припадка. Но когда мы вошли, судороги прекратились и бедная женщина обессиленно откинулась на подушки.
Джон бросился через всю комнату к газовому рожку и зажег свет. Снарядив горничную Энни в столовую за бренди, он склонился над матерью. Тем временем я отпер дверь в коридор.
Члены семейства больше явно не нуждались в моих услугах. Я повернулся к Лоуренсу, чтобы спросить, не пора ли мне незаметно исчезнуть, но слова застыли у меня на губах. Никогда прежде мне не доводилось видеть человека, объятого таким неописуемым ужасом. Лицо было белым как мел, рука со свечой дрожала так, что воск то и дело с треском проливался на ковер. В глазах застыла паника, или какое-то сходное чувство, они неподвижно смотрели в одну точку поверх моей головы. Я невольно проследил за его взглядом, но не увидел ничего, что могло бы вызвать такую ошеломительную реакцию. В камине дотлевали угольки, а на каминной полке выстроились в ряд разные безделушки. Все выглядело абсолютно невинно.
В жестоких мучениях миссис Инглторп, видимо, наступило затишье. Она даже смогла заговорить – отрывистыми короткими фразами, то и дело хватая ртом воздух.
– Мне уже лучше… как глупо было… запирать двери…
На кровать упала тень, и я поднял глаза. У двери стояла Мэри Кавендиш, обхватившая за плечи Синтию. Казалось, она поддерживает девушку, чтобы та не упала. Синтия явно была не в себе и мало что соображала. Ее лицо пылало, она несколько раз зевнула.
– Бедняжка Синтия, она так напугана, – тихонько сказала миссис Кавендиш.
На Мэри был белый халат, в котором она работала на ферме, и я понял что сейчас гораздо позднее, чем я воображал. Только теперь я заметил, что за оконными шторами пробивается рассвет и что часы на каминной полке показывают без чего-то пять.
От жуткого сдавленного вопля со стороны постели у меня кровь застыла в жилах. Передышка кончилась и несчастная старуха корчилась в новом приступе конвульсий. Эти спазмы, видимо, были еще мучительнее предыдущих. Не зная, как их облегчить, мы беспомощно толпились вокруг кровати. Последняя судорога изогнула тело страдалицы так, что какое-то время она опиралась только на пятки и затылок. Тщетно Джон и Мэри пытались влить в нее еще немного бренди. Минуты шли… Очередной пароксизм – и тело снова выгнулось дикой дугой.
В комнату решительным шагом вторгся доктор Бауэрштейн и застыл рядом с нами. В тот же миг, впившись взглядом в доктора, миссис Инглторп прохрипела:
– Альфред… Альфред… – и вытянулась на постели без малейших признаков жизни.
Бауэрштейн бросился к ней, схватил за руки и принялся энергично сгибать их и разгибать – я сообразил, что это приемы искусственного дыхания. Не прекращая своих манипуляций, он отдал слугам несколько отрывистых приказов. Повинуясь властном жесту доктора, мы попятились к дверям и уже оттуда зачарованно следили за его попытками спасти умирающую. Кажется, уже тогда все мы в глубине души осознавали их безнадежность. А по лицу Бауэрштейна я понял, что он и сам не питает на этот счет никаких иллюзий.
Наконец он распрямился и удрученно покачал головой. В этот момент в коридоре раздался топот и в спальню вбежал суетливый низенький толстячок – личный врач миссис Инглторп, доктор Уилкинс.
В нескольких словах Бауэрштейн пояснил, что проходил мимо парковых ворот, когда оттуда выехала машина, посланная за доктором Уилкинсом, и, узнав, в чем дело, со всех ног побежал в дом. Потом обреченно махнул рукой в сторону тела, распростертого на постели.
– Оч-чень грустно. Весь-ма прискорбно, – пробормотал доктор Уилкинс. – Бедняжка! Вечно так утруждала себя, так перенапрягалась – вопреки моим рекомендациям! Я предупреждал ее! Сердце было далеко не в порядке! «Поберегите себя»! – да, именно так я ей и говорил! – «Поберегите себя!» Но куда там! Ее стремление к добрым делам было неукротимым! Вот организм и не выдержал. Организм взбун-то-вался!
На протяжении этого монолога, я заметил, как доктор Бауэрштейн сверлит местного эскулапа взглядом. Настойчиво и веско Бауэрштейн произнес:
– Конвульсии были необычайно сильны, доктор Уилкинс. Жаль, что вы не успели засвидетельствовать это лично. Подобные спазмы не соответствуют признакам инфаркта – скорее, они похожи на столбняк или эклампсию.
– А-а! – протянул доктор Уилкинс с умным видом.