До этой минуты тайна была раскрыта. Убийца бежал через окно, которое было у кровати. Само ли окно опустилось за ним, или закрыла его человеческая рука, все равно; его придерживала пружина, а следователи приписали это гвоздю; и так, дальнейшее исследование казалось им излишним.
Теперь весь вопрос состоит в том, каким образом можно было слезть вниз. Что касается до этого, то я получил решение при прогулке около строения. В пяти с половиною футах от этого окна я увидел цепь громового отвода. Но от этой цепи никто бы не мог достать окна, а тем менее влезть в него. Однако же я заметил, что ставни в четвертом этаже были особенного устройства, с железными решетками. Они теперь вышли из употребления; их часто встречаешь только в Лионе и Бордо, в старых домах. Такие ставни делаются как обыкновенная дверь (простая, а не с двумя половинками), с тою только разницею, что нижняя их часть прорезная и обнесена решеткой, за которую очень легко взяться рукою. В том доме, о котором идет дело, эти ставни были шириною не менее добрых трех с половиною футов. Когда мы их осматривали с задней части дома, то оба окна были на половину открыты, то есть ставни составляли прямой угол со стеной. Вероятно полиция, как и я, осматривала заднюю часть строения; но, глядя на эти решетчатые ставни в их ширину (оттуда иначе и нельзя их видеть), она не обратила достаточного внимания на эту ширину, или, по крайней мере, не придала ей должной важности. Или, убедившись, что убийцы не могли бежать этим путем, агенты сделали ставням самый небрежный осмотр.
Мне же сделалось очевидным, что если вообразить себе ставень того окна, которое у постели, открытым и прислоненным к стене, то он будет только в двух футах от цепи громового отвода. Ясно было тоже, что при необыкновенной энергии и ловкости можно было, с помощью этой цепи, ворваться в комнату через окно. На расстоянии двух с половиною футов (я предполагаю, что ставень был совершенно отворен) вору было бы очень удобно схватиться за решетку. Тогда он мог бы оставить цепь, крепко упереться ногами в стену и живо броситься в комнату, увлекая за собою ставень с такою силою, что тот запрется сам собою, – предполагая, что окно отворено в ту минуту.
Заметьте: я говорю, что нужна энергия самая необыкновенная, для того, чтобы такое трудное, такое смелое предприятие могло удаться. Цель моя – доказать вам: во-первых, что это могло случиться, а во вторых, и это главное, привлечь ваше внимание на весьма необыкновенную, почти сверхъестественную быстроту и ловкость, которая здесь была необходима.
Вы, конечно, скажете, говоря судебным слогом, что если я хочу доказывать свое предположение a fortiore, то мне, скорее, следует уменьшать нужную в этом случае энергию, чем придавать ей особенную важность. Может быть, так обыкновенно делают в судах; но это неосновательно. Моя окончательная цель – истина. В эту минуту я хочу, чтобы вы сблизили эту совершенно необыкновенную энергию с тем особенным голосом, пронзительным (или скорым, отрывистым), – таким голосом, о национальности которого было столько разногласия, и в котором никто не мог разобрать слов, членораздельных звуков.
При этих словах в моем уме стало возникать смутное, едва уловимое понятие о мысли Дюпена. Мне казалось, что я на границе понимания, но не могу понять вполне; точно так, как иногда бываешь на границе воспоминания, и никак не можешь вспомнить. Мой друг продолжал: – Вы видите, – сказал он, что я переменил вопрос о входе на вопрос о выходе. Я хотел непременно доказать, что убийцы вошли в комнату и вышли из нее одним и тем же путем. Теперь возвратимся в комнату, осмотрим все особенности. Говорят, что ящики комода были разграблены, а между тем, там нашли много нетронутых вещей, из одежды. Значит, это заключение нелепо; это просто предположение, – и предположение довольно глупое, вот и все. Как мы можем знать, было ли в комоде еще что-нибудь, кроме того, что нашли? Госпожа Леспане и ее дочь вели жизнь очень скромную, редко принимали к себе гостей и редко выходили сами, так что им не было необходимости часто переменять туалет. Те вещи, которые нашлись в комоде, были не худшей доброты, нежели могли иметь Леспане, так что, вероятно, лучших и не было. Если же вор украл несколько вещей, то отчего он не украл лучших, – или, отчего, наконец, не украл всех? Одним словом, зачем он предпочел взять узел белья, а оставить четыре тысячи франков золотом? Золото осталось цело. Та самая сумма, какую показал банкир Миньйо, была найдена нетронутая на полу, в мешках. Я хочу непременно удалить от вас неосновательную мысль о корысти, мысль, которую забрала себе в голову полиция, потому только, что в этот дом были принесены деньги. На каждом шагу в жизни встречаются гораздо более замечательные стечения обстоятельств, нежели принесение в дом денег, и убийство через три дня в том же доме, – и мы не останавливаемся на них ни одной минуты. Вообще, разные стечения обстоятельств можно назвать камнем преткновения при разысканиях этих умов поверхностных, с мыслью невыработанною, не знающих азбуки теории вероятностей, – той теории, которой человеческое знание обязано своими славнейшими завоеваниями, лучшими открытиями. В настоящем случае, если бы золота не нашли, то сведение, что оно было доставлено в этот дом три дня прежде, было бы важнее простого стечения обстоятельств. Это подтвердило бы мысль о корысти. Если же теперь предполагать, что золото было побуждением к убийству, то нужно думать, что преступник был очень нерешителен и глуп, если он забыл золото, а с тем вместе – побудительную причину своего преступления.
Запомните хорошенько те пункты, на которые я обратил ваше внимание: этот особенный голос, эту необыкновенную ловкость, и это поразительное отсутствие корысти в таком свирепом убийстве. Теперь рассмотрим отдельно это варварство. Мы видели женщину, задушенную руками и засунутую в трубу головою вниз. Обыкновенные убийцы не употребляют таких средств; никогда не придет им в голову спрятать таким образом труп своей жертвы. Согласитесь, что это фантазия самая необыкновенная, самая странная – заткнуть тело в трубу; – вообще, это совсем не похоже на обыкновенные человеческие действия; даже величайшие изверги не сделали бы этого. Подумайте также, какая ужасная сила нужна была для того, чтобы вставить тело в такое отверстие, и притом так, что соединенными усилиями нескольких человек едва можно было вынуть его.
Обратим еще внимание на другие обстоятельства этой необыкновенной силы. В камине нашли пучки волос густых и седых. Они были вырваны с корнями. Вы знаете, какую силу нужно иметь, чтобы вырвать из головы разом волос двадцать или тридцать. Вы, как и я, видели эти волосы. На корнях их была запекшаяся кровь – какой ужас! И даже кожа была вырвана вместе с волосами; – вот еще верное доказательство той страшной силы, которую нужно было употребить, чтобы вырвать вдруг, может быть, пятьсот тысяч волос.
Не только шея старухи была перерезана, но голова совершенно отделена от туловища; инструментом была просто бритва. Прошу заметить эту зверскую свирепость. Но, говоря о ранах на теле госпожи Леспане, г. Дюма и его почтенный помощник г. Этьен подтвердили, что эти раны произошли от орудия тупого; и в этом они были совершенно правы. Вероятно, это орудие было просто – мостовая двора, куда жертва упала из окна, что около кровати. Эта мысль, как она ни проста в сущности, не пришла в голову полиции по той же причине, по которой она не приняла в соображение ширины ставней; потому что, рассчитывая на известные гвозди, окна казались герметически закрытыми, и следователи были очень далеки от предположения, что окна эти когда-нибудь открывались.